В алфавитном порядке - Хуан Мильяс

Вскоре проснулся и не сразу понял, где находится: едва открыв глаза, наткнулся на удивленный взгляд отца, который, судя по всему, давно уже наблюдал за ним.

– Как это называется? – спросил тот, шевеля одной правой стороной губ и указывая на них.

– Рот, – ответил Хулио.

– В рот, закрытый глухо, не влетит муха, согласен? Но с чего бы им туда влетать?

– Это же поговорка, папа. Не надо понимать буквально.

Хулио оставил словарь синонимов и антонимов на краю кровати и понял, поднимаясь, что не сможет вернуться в редакцию. Болела голова, а кроме того, им владело нервное напряжение – действие еще не выветрившегося хмеля. Он прямо из палаты позвонил шефу и извинился, что не придет. Было еще рано, однако он решил идти домой и оставить себе весь остаток дня.

– Мне пора.

Отец взял книжку здоровой рукой и, постаравшись придать лицу – правой его стороне – озабоченное выражение, ответил:

– Дефектный какой-то словарь. На муху антонима не дает. И на рот – тоже.

– У этих слов нет антонимов, папа.

– Да быть того не может. Всякое действие рождает противодействие. Таков непреложный физический закон. Или пренеложный? Как правильно? Ну, неважно… Суть в том, что не может быть ни мухи, ни рта без немедленной возвратной реакции, наподобие отдачи при выстреле. В противном случае в природе непоправимо нарушилось бы равновесие.

Он говорил обрубками слов, шевеля только половиной рта и, наверно, языка, но Хулио мысленно вставлял за него недостающие слоги. И домой он пришел, так и не сумев отыскать ничего, что могло бы иметь значение, обратное мухе и рту. Не мог он и представить себе мир, где немухи будут влетать во вселенную нертов или вылетать оттуда. Благотворные последствия алкоголя уже полностью сошли на нет, но нежеланные – безотчетная тревога и нервозность, неприятные ощущения в желудке, головная боль – никуда не делись. Он прошел в ванную, достал из аптечки таблетку болеутоляющего и принял ее прямо там, запив водой из-под крана. Потом направился в спальню, повалился на кровать, закрыл глаза и, вызвав в памяти придвинувшееся будто из тьмы времен лицо женщины в кафетерии, а потом сопоставив то единственное, что совпадало с его приключением там, что он называл левой стороной носка или жизни, испытал боль такой силы, что плакать захотелось. И он заплакал – несомненно, это опять нежеланным образом сказывалось выпитое. Другое дело, что плакал он как бы напоказ, чтобы скрыть, быть может, что теперь, по прошествии стольких лет, чувствует себя таким же одиноким и всеми брошенным, как и тогда, но все же он плакал, и подобающие случаю слезы лились из глаз и должным образом увлажняли подушку. Наверно, надо было, подумал он, навсегда остаться на той стороне, там, где, по крайней мере, можно было рассчитывать на любовь или что там еще пробуждала в нем Лаура?

Внезапная мысль заставила его привскочить и сесть в постели. А что, если он, сам того не зная, живет на этой, другой стороне? Быть может, отец прав и в самом деле у слов муха и рот некогда существовали противоположные значения, просто никто уже не помнит об этом? Неделю назад редакция послала его «освещать» манифестацию, главным лозунгом которой было: ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИНФРАСТРУКТУРА! – и Хулио вернулся в газету в растерянности, не зная, что писать, потому что это напомнило ему другое уличное действо, где люди выкрикивали слово танки. Вместе с тем нельзя было не признать, что первополосные новости уже довольно давно не имели отношения к значительным событиям, но, казалось, кроме него, никому в редакции нет до этого дела.

Он поднялся, подошел к окну и увидел то же, что всегда, – узкую улицу, заставленную вдоль обочин автомобилями. Женщина толкала перед собой детскую коляску, ища, как бы перейти на другую сторону. Его поразило, что жизнь в этом хаосе воспринимается как должное, и в течение нескольких мгновений он ни капли не сомневался, что пребывает в той части вселенной, которая уже вступила в процесс распада. Но как давно он идет? И, во всяком случае, как следует вести себя, чтобы обрести полноту хотя бы немного упорядоченной реальности?

Хулио вышел в коридор, который всегда представлялся ему некой черной дырой, способной связывать между собой очень далекие миры, и, оказавшись в глубине его, собирался уж толкнуть стену в поисках нового измерения, как вдруг услышал звонок. Оправившись от замешательства, пошел открыть дверь и обнаружил на пороге девушку – она была чуть ниже его ростом, с гривой неестественно золотистых волос, а в руках держала папку.

– Простите за беспокойство. Мы проводим социологическое исследование среди жителей этого квартала, и вы бы очень помогли мне, если бы любезно согласились ответить на несколько вопросов.

Он заколебался было, но почти умоляющее выражение, появившееся на лице девушки, сломило сопротивление. Пригласил войти, раз уж так, предложил присесть и подождать немного, пока он завершит одно неотложное дело.

– Я скоро.

Снова исчез в коридоре и вошел в ванную – удостовериться, что на лице нет следов недавних слез. Их и не было, если не считать легкого покраснения век, но ведь оно появлялось и когда он слишком много времени проводил у компьютера. Присел на бортик ванны и повторил фразу, только что произнесенную гостьей: Простите за беспокойство. Мы проводим социологическое исследование среди жителей этого квартала, и вы бы очень помогли мне, если бы любезно согласились ответить на несколько вопросов. С какой безупречной правильностью построена фраза: Простите за беспокойство. Мы проводим социологическое исследование среди жителей этого квартала… И проникнута чувственностью, которую он почувствовал тотчас. Он мог смаковать вкус каждого слова, зная, что, прежде чем попасть к нему на язык, они побывали у нее во рту. Ощутив неуместное волнение, намочил краешек полотенца, провел им по лицу и вернулся в гостиную. Девушке, которая сняла пальто, но еще держала его в руках, явно было не по себе, как ни пыталась она это скрыть. Ей было страшновато. Хулио предложил ей единственный стул, чтобы ловчей было управляться с папкой, сам же остался стоять. Покуда она объясняла, с какой целью проводится опрос, он разглядывал ее колени, где под кожей чересчур явно обрисовывались кости, и наконец пришел к выводу, что во всем облике ее есть нечто архаичное, хотя именно эта тщательно скрываемая старомодность придает ей особую прелесть.

– Сколько тут человек?

– Простите?

– Я спросила, сколько человек проживает в этой квартире?

– Три, – ответил он, даже не запнувшись, хоть и сам не мог бы сказать, ради чего или для кого (ну, впрочем, может быть, чтобы гостья успокоилась) он лжет так бесстыдно. – Мы с женой и сын.

Девушка и в самом деле вздохнула с облегчением и следующий вопрос задала уже уверенней:

– Стало быть, семья. Какого возраста ребенок?

– Ему тринадцать лет… то есть на самом деле – уже почти четырнадцать: исполнится в этом месяце, – ответил он, подражая сослуживцу, любившему подобные уточнения.