Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков

Хасимото Садахидэ. Американка, моющая детей первосортным мылом

Хасимото Садахидэ. В лавке мясника

Портреты англичанина, американца и француза

Хасимото Садахидэ. Иностранцы в Иокогаме (1861)

Зачастую художники рисовали то, о чем они слышали, но никогда не видели. В правой части этой гравюры изображена женщина с музыкальным инструментом, похожим на скрипку. Она держит ее на коленях и играет на ней с помощью медиатора – точно такого же, какой используют для традиционного японского инструмента – сямисэна.

Европеек в Иокогаме насчитывалось совсем немного. На редких балах присутствовало примерно девять десятков мужчин и всего около двадцати женщин. Надо ли говорить, что содержатели борделей зарабатывали неплохо. Квартал Миёдзаки, где располагались публичные дома, возводили одновременно с жилыми домами. Он начал функционировать уже в ноябре 1859 года. Все иностранцы получили приглашение поучаствовать в церемонии открытия. К приглашению прилагалась небольшая чашечка, веер с планом «веселого квартала» и полотенце с надписью по-английски: «This place is designed for the pleasure of foreigners». Цены в Миёдзаки были выше эдосских в четыре-пять раз. Именно тогда моряки занесли в Японию сифилис. Несколько позднее в Иокогаму стали приезжать и европейские «красавицы». На визитной карточке одной из них красовалось: «Мисс Мери. 30 долларов. Адрес общеизвестен».

На писателя В. Крестовского «публичные нравы» Иокогамы произвели отвратительное впечатление: «Все дома были ярко освещены внутри, и в каждом из них наиболее характерную внешнюю особенность составляла пристройка вроде закрытой эстрады или галереи, выходящая в уровень с нижним этажом прямо на улицу. Одни из этих галерей стекольчатые, другие же просто забраны деревянной решеткой. Там, за этими решетками. поджав под себя ноги, сидели на толстых циновках молодые девушки, одна возле другой, составляя тесно сплоченный, но довольно широкий полукруг, обращенный лицом к улице. Сидят они тут как на выставке, точно птицы в клетках, и это действительно выставка, так как фланирующие мужчины останавливаются на улице перед каждой галереей, нагло глазеют и рассматривают их сквозь решетку. Да оно и точно напоминает наши зверинцы, где перед такими же решетками толчется „публика“, глазея на диковинных зверей заморских»[30].

Иокогама была сеттльментом. Ее иностранные обитатели – существами особыми. У них были особые права и особые обязанности. В частности, это была обязанность платить больше всех: для них всюду был установлен специальный тариф, который разительно отличался от того, который действовал в отношении самих японцев. За пользование гостиницей – особая плата. За вход в театр – особая. Причем для того, чтобы избежать нежелательных контактов с японцами, иноземца помещали непременно в ложу. Если же находился чудак, который все-таки садился в партере среди японцев, спектакль попросту не начинали. Пользоваться дешевым паромом, направлявшимся через залив в Канагаву, иностранным жителям Иокогамы тоже запрещалось. Или нанимай лодку, или скачи в объезд по берегу. Члены миссий выходили в город исключительно в сопровождении японских охранников, которые всячески препятствовали им в общении с местными жителями. Состав самой охраны менялся каждые 15 дней, чтобы между охранниками и дипломатами не возникало чересчур доверительных отношений. Естественно, что посещать дома японцев иностранцам запрещалось.

В Иокогаме было признано право на свободу вероисповедания: первая церковь была освящена в январе 1861 года двумя французскими католическими священниками. Однако это право не имело отношения к местному населению. 50 японцев, которые осмелились посетить церковь, арестовали и под страхом смертной казни запретили вновь заходить в нее.

Контакты японцев и иностранцев не ограничивались взаимовыгодной торговлей и изучением привычек друг друга. Нет, конфликты случались, особенно в первую половину 60-х годов.

Английский дипломат Эрнест Сатов отмечал, что европейские жители Иокогамы молоды, энергичны и здоровы, так что на европейском кладбище новые поступления обеспечивались не за счет естественных смертей, а за счет невинных жертв самурайских нападений[31].

Иностранные жители Иокогамы постоянно пребывали в нервическом состоянии. Япония стала считаться страной опасной для жизни. Торговцы огнестрельным оружием подсчитывали барыши – все мужское население города носило с собой револьверы. Их бесполезность была осознана много позже. По свидетельству Э. Сатова, сам он перестал носить с собой револьвер только в 1869 году – во-первых, из-за тяжести, а во-вторых, потому что нападавшие (обычно вооруженные самурайскими мечами) всегда действовали с такой неожиданностью и быстротой, что никто не успевал применить револьвер[32].

Бытовой пожар европейцы с готовностью принимали за поджог. И в таком случае из страха перед погромами матросам стоявших на рейде кораблей отдавалась команда высадиться на берег. Более тысячи военных квартировали и в самом городе, причем значительная часть стоимости их содержания была возложена на сёгунат. Адресуясь к министру иностранных дел, английский посланник Р. Элкок писал, что климат в Иокогаме вполне неплох, а присылка войск из Гонконга в Иокогаму весьма выгодна для финансов империи, ибо содержание войск удалось возложить на сёгунат. Элкок не делал большой разницы в статусе Гонконга и Иокогамы, считая оба города за колонии.

Несмотря на все опасности, которые грозили иностранным обитателям Иокогамы, положение в Эдо было еще хуже. Непрекращавшиеся нападения на иностранцев привели к тому, что большинство представительств сочли за благо на какое-то время перебраться в Иокогаму, ограниченная территория которой охранялась намного лучше.

Нужно сказать, что среди иноземных жителей Иокогамы и матросов было достаточно людей, которые относились к японцам как к представителям низшей расы и не упускали случая задеть их. Епископ из Гонконга Смит, посетивший Иокогаму в 1860 году, писал, что иностранцы в городе – это «невоспитанные искатели приключений из Калифорнии, португальские головорезы, беглые моряки, преступные пираты и моральные отбросы европейских наций». Еще более беспощаден был В. В. Крестовский. Характеризуя иностранных обитателей Иокогамы, он писал: «И вы видите, как в беспокойно бегающем, озабоченном их взоре скользит ищущая похоть, как бы только сорвать с кого куш, что-нибудь и где-нибудь хапнуть, жамкнуть хорошенько всеми зубами, купить, перебить, продать, передать, поднадуть. Это все народ авантюрист, прожектер, антрепренер чего угодно и когда угодно, прожженная и продувная бестия, – народ большей частью прогоревший, а то и проворовавшийся или окончательно компрометированный чем-либо у себя дома, на родине, и потому бежавший на Дальний Восток, где можно еще с высоты своего европейского превосходства не только презирать и эксплуатировать этих „смешных и глупых варваров“ китайцев и японцев, но еще и „цивилизовать“ их, за хорошее, конечно, жалованье, в некотором роде „миссию“ свою европейскую исполнять, безнаказанно держать себя с нахальнейшим апломбом, да к тому же нередко еще и роль играть в местном европейском клоповнике»[33].