Диковинные истории - Ольга Токарчук

Мальчик бросил шлем и пошел в сторону озера. Никто не произнес ни слова.

– Спя-ти-ли вы все! – прокричал он из темноты.

Начали съезжаться гости, она встречала их, словно хозяйка банкета. Сперва Марго, подруга Ренаты, со своим партнером, потом двое пожилых мужчин, которые оказались соседями сестры.

Сразу после полуночи вынырнул из темноты доктор Хой, как всегда в черном спортивном костюме и облегающей шапочке. Он вручил семье документы: паспорт, нотариально заверенные распоряжения, результаты исследования и Карту согласия. Сел за стол, словно сам факт его существования давал ему право чувствовать себя приглашенным, и сказал, что любит на это смотреть. Что это подобно космической симфонии – возвращение хаотически разбросанных элементов на свое место.

В этот момент ботинки Мальчика застучали по деревянной террасе, и она испугалась, что племянник снова устроит скандал. Хотя, собственно, она ждала этого, скандала, некоего события, которое вернет мир на круги своя. Может, Мальчик опрокинет эти столики и разобьет бутылки с вином. Может, превратит в кашу остатки волшебно разноцветных пирожных. Она бы его поняла. Он боялся точно так же, как она сама. Но нет. Он молча поднялся на террасу, налил себе вина и повернулся к озеру. Она заметила, что племянник поседел и плохо выглядит.

Она стояла, прислонившись к деревянной стене, и курила. Видела, как Ханна вполголоса разговаривает с бабушкой, как похлопывает ее по худым ладоням, покрытым темными печеночными пятнами. Марго что-то подогревала на кухне, отец рассматривал старые фотографии Ренаты, а когда он уснул над ними, Ханна забрала снимки.

С террасы до нее доносились обрывки разговоров гостей, обеспокоенных или, наоборот, расслабленных и довольных. В центре неизменно находился доктор Хой. Она слышала фрагменты каких-то споров и голос Хоя, на мгновение выделившийся из обычного светского гула. Кто-то ему возразил, но ответная реплика растворилась в общем гаме.

Потом боковым зрением она заметила темные силуэты Мальчика и Ханны на фоне светлого озера – приникшие друг к другу тела брата и сестры.

Небо на востоке начало сереть. Сделалось холодно. Пронесся появившийся откуда-то ветерок, но, видимо, только затем, чтобы сморщить гладь озера, которое теперь казалось кратером, заполненным пеплом.

– Это великое мгновение. Начинается, – сказал доктор Хой. – Смотрите.

Вот как это выглядело.

Со стороны здания «Transfugium» на озеро выплыл плот. Скорее даже обычная платформа. Дистанционно управляемая, она двигалась в направлении другого берега, туда, куда нельзя приставать людям. К Сердцу. Сперва было видно только движение и полосы беспокойной воды, но когда небо еще посветлело и отразилось в воде, они отчетливо увидали ее. Зверь, стоявший спокойно, словно статуя, наклонив голову. Волк.

Зверь обернулся и мгновение смотрел исподлобья в их сторону, потом его полностью поглотила тень того берега.

В Цюрих прилетели вовремя, но самолету пришлось долго кружить над аэродромом, поскольку летное поле засыпал снег и нужно было дождаться, пока медлительные, но ловкие машины его расчистят. В момент посадки снежные тучи расступились, и на пылающем оранжевом небе мы увидели множество конденсационных полос, которые пересекались, образуя на небе гигантскую клетку – словно сам господь приглашал нас сыграть с ним в крестики- нолики.

Встречавший меня водитель, державший в руках крышку от обувной коробки, где была выведена моя фамилия, сразу предупредил:

– Мне придется отвезти вас в пансионат – дорога в Институт полностью засыпана. Не проехать.

Он говорил на таком странном диалекте, что я едва его понимала. Мне казалось, что я что-то не так услышала. Ведь была весна, восьмое мая.

– Все перевернулось с ног на голову. Смотрите, – ставя мой багаж в машину, он указал на темнеющее небо. – Говорят, этим нас и травят, выпускают из самолетов газы, которые воздействуют на наше подсознание.

Я покивала. Расчерченный небосклон действительно вселял тревогу.

До места мы добрались поздно ночью; повсюду были пробки, машины буксовали и со скоростью черепах ползли по мокрому снегу. На обочинах образовалась вязкая каша. В городе вовсю работали снегоочистительные машины, но дальше, на горной дороге, куда мы осторожно въехали, оказывается, никто ничего не чистил. Шофер судорожно вцепился в руль, выставив голову вперед, а его большой орлиный нос обозначал направление, словно нос корабля, на котором мы плыли к порту по морю влажного мрака.

Я оказалась здесь, поскольку подписала контракт. Моей задачей было обследовать группу подростков при помощи теста, который я сама придумала и который на протяжении трех с лишним десятилетий оставался уникальным и пользовался большой популярностью среди коллег – психологов развития.

Сумма, которую мне предложили за работу, была огромной. Увидев ее в договоре, я решила, что это опечатка. При этом я обязывалась соблюдать конфиденциальность. Офис фирмы, которая предложила мне провести исследование, находился в Цюрихе, а ее название ничего мне не говорило. Однако не могу сказать, что я соблазнилась исключительно деньгами. Имелись и другие причины.

К моему удивлению, «пансионат» оказался гостевыми комнатами в старом темном монастыре у подножья гор. Натриевые лампы проливали густой свет на страдавшие от снега каштаны, которые уже расцвели и теперь, придавленные белыми подушками, выглядели так, будто подверглись непонятному, абсурдному насилию. Водитель провел меня к боковому входу, внес по лестнице чемодан. В дверях комнаты торчал ключ.

– Все уже оформлено. Постарайтесь выспаться. Завтра я за вами приеду, – сказал носатый шофер. – Завтрак – у вас в холодильнике, а в десять часов сестры пьют кофе.

Я смогла заснуть только приняв таблетку – и снова оказалась в своей любимой временно́й дыре, куда, словно в вымощенное птичьим пухом гнездо, проваливалась в полной гармонии со своим телом. Так я тренировалась в несуществовании с тех пор, как заболела.

Назавтра в десять утра я стала свидетельницей самого странного кофейного ритуала из всех, какие наблюдала за свою жизнь. Итак, я оказалась в огромном помещении, посреди которого стоял большой, массивный деревянный стол, хранивший следы многовекового использования, а вокруг него сидели шесть старых женщин в монашеском облачении. Когда я вошла, они приподняли головы. Они сидели по три с каждой стороны, из-за одинаковой одежды казалось, что и черты их лиц также схожи. Седьмая сестра, подвижная и энергичная, в надетом на рясу полосатом фартуке, поставила на стол большой кофейник, вытерла ладони о фартук и, протягивая навстречу костлявые руки, пошла ко мне.

Она приветствовала меня немного слишком громко, что – как я позже поняла – не было случайностью: большинство из этих пожилых женщин плохо слышали. Она представила меня и быстро перечислила имена монашек – необычные. Самая старшая звалась Беатрикс. Были еще Ингеборг, Тамар и Шарлотта, а также Изидора и Цезарина. Тамар приковывала взгляд своей неподвижностью. Она была подобна статуэтке древней богини. Сидела в инвалидной коляске, большая, полная, с красивым бледным лицом, выраставшим из облаченного в рясу тела. Мне казалось, что она смотрит сквозь меня, словно видит за моей спиной некое обширное пространство. Она уже, должно быть, принадлежала к тому стойкому племени, которое совершает внутренние прогулки во времени по долинам памяти, воспринимая окружающих как попавшую в глаз назойливую соринку.