Похитители тел - Джек Финней

Я не знал, есть ли смысл тянуть время, но высказаться мне хотелось не меньше, чем Бадлонгу: инстинкт выживания, не иначе.

– Научный жаргон и дешевые теории, – подковырнул я. – Как это возможно, скажите на милость? И что вы можете знать о жизни на каких-то других планетах? – Я чувствовал, что нарываюсь: плечи Бекки дрогнули у меня под рукой, но профессор нисколько не разозлился.

– Мы знаем, вот и всё. Это не память – мне трудно подобрать знакомый вам термин, – но знание, присущее той, другой, форме жизни, осталось во мне. Я сохранился полностью, вплоть до полученных в детстве шрамов, я всё тот же Бернард Бадлонг, но то, другое знание тоже присутствует. Я знаю. Мы все знаем. Что до того, как они это делают… полно вам, доктор Беннел. Нашу молодую планету населяют невежды. Мы только что слезли с деревьев, мы дикари! Всего двести лет назад вы, врачи, ничего не знали о кровобращении. Думали, что жидкость стоит в наших телах неподвижно, как вода в бурдюке. А еще недавно никто понятия не имел о мозговых волнах. Подумайте только, доктор! Это же реальные электроимпульсы, излучаемые мозгом сквозь череп. Их можно улавливать, усиливать и записывать. Их можно наблюдать на экране. Если вы эпилептик, активный и даже потенциальный, ваши мозговые волны скажут об этом – ну, вы и сами знаете. Они существовали всегда: их не изобрели, а всего лишь открыли. Мозговые излучения, как и отпечатки пальцев, имелись у всех, кто когда-либо жил на свете – у Авраама Линкольна, Понтия Пилата и кроманьонца. Мы просто о них не знали. И остается еще очень много всего, о чем мы не знаем и даже не подозреваем. Не только мозг, но и каждая клетка нашего организма излучает волны, столь же индивидуальные, как отпечатки пальцев. Что, доктор, не верите? Хорошо. А верите вы в невидимые, не поддающиеся обнаружению волны, способные выйти из помещения, пересечь значительное пространство и воспроизвести всё, что в этом помещении прозвучало? Каждое слово и каждую музыкальную ноту. Ваш дед точно бы не поверил, но вы-то, полагаю, признаёте, что радио и даже телевидение существуют реально.

Вот так-то, доктор. Ваш организм построен по определенной схеме, как и вся материя, состоящая из живых клеток. Микроскопические силовые линии, пронизывающие его, связывают воедино все атомы вашего существа. Эта сложнейшая, совершеннейшая конструкция, которую не способен передать ни один чертеж, подвергается микроизменениям с каждым вашим вздохом и с каждой секундой. Меньше всего изменений во время сна; именно во сне эту схему, как статический заряд, можно передать от одного организма другому.

Это довольно легко, доктор Беннел. Электрическая схема потихоньку передается, а поскольку все атомы, из которых сложена Вселенная, одинаковы, вы воспроизводитесь молекула за молекулой и клетка за клеткой, вплоть до мельчайших шрамиков и волосков на руках. Вы спросите, что происходит с оригиналом? А вот что: атомы, из которых вы состояли прежде, распадаются в серую пыль. Вы видели это своими глазами, но до сих пор сомневаетесь… хотя, может быть, уже перестали.

Стало тихо. Все четверо спокойно смотрели на меня и на Бекки. Я верил ему, понимая, что это правда, хотя и немыслимая, и мной овладевало чувство беспомощности. Я сидел неподвижно, сжав кулаки, хотя всё мое тело требовало немедленных действий. Уступая этой потребности, я дернул за шнурок жалюзи. Штора с пулеметным треском взлетела вверх, в комнату хлынул свет, и я посмотрел в окно, за которым, как всегда, ехали машины и шли прохожие.

Четверо пришельцев даже не шелохнулись. Я лихорадочно шарил глазами по комнате, думая, что бы еще предпринять.

– Можешь кинуть в стекло чем-то тяжелым, Майлс, – предугадал мои действия Мэнни. – Это привлечет внимание людей там, внизу: они посмотрят вверх и увидят разбитое окно. Ты можешь крикнуть им что-нибудь, но сюда никто не придет. – Мой взгляд упал на телефон, и Мэнни сказал: – Звони, мы не против. Звонки все равно не проходят.

Бекки схватила меня за лацканы и уткнулась мне в грудь, содрогаясь в сухих, бесслезных рыданиях.

– Чего же вы ждете? – Глаза мне застлало красным туманом. – Зачем нас мучаете?

– Ничего подобного, Майлс, – покривился Мэнни. – У нас нет ни малейшего желания причинять вам боль или какие-то неудобства. Вы же мои друзья… были друзьями. Нам поневоле приходится ждать, попутно объясняя вам, как всё будет, и максимально облегчая эту процедуру для вас. Нам нужно, чтобы вы уснули, ничего больше, но силой мы вас заставить не можем. Вы тоже долго не продержитесь, – мягко добавил Мэнни. – Будете бороться со сном, но в конце концов все равно заснете.

– Запереть их в камеру, там и заснут, – подал голос коротышка у двери. – К чему весь этот треп?

– К тому, что эти люди мои друзья, – отрезал Мэнни. – Можешь идти домой, если хочешь. Мы справимся и втроем.

Коротышка вздохнул – я заметил, что злости никто из них ни разу не проявил, – и остался на месте.

Мэнни подошел и встал перед нами, глядя на меня сверху вниз с болью и сожалением.

– Смирись с неизбежным, Майлс. Тут уже ничего не поделаешь. Неужели ты можешь спокойно смотреть, как страдает Бекки, – я, например, не могу! – Мне не очень-то верилось в его сострадание. – Поговори с ней, Майлс. Убеди ее. Мы не обманываем: вы ничего не почувствуете. Заснете и проснетесь, чувствуя себя точно такими же, только хорошо отдохнувшими. За каким чертом так упираться? – Мэнни отошел и снова сел на диван.

Я гладил Бекки по голове, легонько массировал ее шею и думал, стоит ли нам упираться на самом деле. Усталость брала свое: я мог продержаться еще какое-то время, но знал, что надолго нас с Бекки не хватит. Мысль о том, чтобы уснуть, позабыв о своих проблемах, и проснуться все тем же Майлсом Беннелом, казалась такой соблазнительной, что я сам себе удивлялся.

Мэнни, сидя на краешке дивана, смотрел на меня с сочувствием и заботой. Что, если он сказал нам чистую правду? Да хоть бы и нет: Бекки в самом деле страдает, а от моих касаний и поглаживаний толку чуть. Я должен поверить в слова Мэнни и передать эту веру ей. Может, это даже и правда.

Чувствуя, как дрожит Бекки и наливается тяжестью мое тело, я прямо-таки заставлял себя поверить, и быстро. Но куда в таком разе девать инстинкт выживания, о котором так красочно повествовал Бадлонг? Он требует, чтобы мы дрались до последнего. Мы должны держаться как можно дольше, как смертник, старающийся не дышать в газовой камере. Держаться и надеяться, даже когда надежды уже не осталось. О чем бы таком спросить Бадлонга, чтобы не засыпать? Что бы такое придумать?

– Как это происходило у нас в Милл-Вэлли? – спросил я.

Мэнни не соврал: они просто ждали, пока сон нас не одолеет, и Бадлонг ответил охотно.

– Медленно поначалу. Шары могли спланировать куда угодно, но случай привел их сюда. Упав на мусорную кучу у фермы Парнелла, они поначалу копировали всё живое, что было поблизости: жестянку со следами фруктов, деревянное топорище. Это естественные потери: их несут любые споры, пытаясь прижиться в неблагоприятных условиях. Одни гибнут, но другие падают, сдуваются или переносятся кем-то в нужное место. Всего один счастливый случай, и успех обеспечен. Обращенные рекрутируют других, обычно своих домашних. История вашей подруги Вилмы Ленц – типичный пример: подложил дядюшка шар в их подвал, и она обратилась. Или взять отца Бекки… – Бадлонг из вежливости не стал договаривать. – При первом же успешном исходе процесс перестает быть случайным. Один только Чарли Бухгольц, считывающий показания газовых и электрических счетчиков, обратил человек семьдесят: он имеет доступ в подвалы домов, и никто с ним обычно туда не спускается. Доставщики, сантехники, плотники тоже хорошо поработали – а когда в семье происходит хотя бы одно обращение, остальное завершается быстро. Случались и накладки, конечно, – огорченно вздохнул профессор. – Одна женщина, заглянув к спящей сестре, а затем обнаружив ее же в стенном шкафу гостевой комнаты, буквально сошла с ума. Некоторые, сообразив в чем дело, зачем-то начинали бороться, и последствия были самые неприятные. Самые большие трудности создавали дети, подмечающие самые мелкие и незначительные перемены во взрослых, но в целом всё совершилось легко и быстро. Не столь чувствительные натуры, как Вилма Ленц и вы, мисс Дрисколл, вообще ничего не заметили, потому что и замечать нечего. А чем больше обращенных становится, тем быстрее обращаются остальные.