Пройдя долиной смертной тени - blueberry marshmallow

в этом светлом парне проросли семена гордыни, что засеял явно лукавый. В конце концов, это не он водил пьяных девушек под ночь по улицам. Как выяснилось вчера, когда Елисей шел обратно в общежитие после того, как в очередной раз давал показания в полиции.

Тем временем преподаватель уже немного пришел в себя и бродил между рядами, перечисляя оценки за недавнюю работу по догматическому богословию.

— Филипп, — протоиерей Николай, едва заметно нахмурившись, покачал головой, когда обратил свой взор к ученику. — Тройка. Не похоже на тебя.

Пальцы Филиппа дрожали, поэтому он почти сразу же сцепил руки на коленях. Со стороны было видно, как он побледнел, хотя внутри него пылало пламя пожара. Губы Панфилова предательски вздрогнули, когда ему объявили о плохой оценке. Тут он уже понимал, что действительно виноват, но этот штрих довершил картину происходящего. Злобная судорога исказила губы молодого человека. Он зыркнул на Елисея и покорно склонил голову перед отцом Николаем.

— Я все сделаю, чтобы исправить положение, отче.

Все.

***

В перерыве Елисей, как и всегда, собирался порисовать в уже полюбившейся ему беседке в саду. Ещё стоит позвонить родителям, дабы рассказать о своих головокружительных успехах на новом месте. Мог ли Воскресенский только подумать, что добьётся подобного всего за одну неделю?

Бредя между деревьями, парень осознавал, как горд собой и счастлив. Вот только не суждено ему было оказаться здесь одному. В беседке уже находился Панфилов. Интересно, он тут просто так или снова ждёт ту особу вызывающего вида? Отчего-то Елисей даже неодобрительно запыхтел, прохода внутрь и садясь на свое обычное место. Сегодня он отсюда не уйдёт, даже если они вновь его погонят.

— Утро, — поздоровался он, кивнув и доставая изрисованные листы из папки.

Эскиз медальона с Девой Марией был готов на девяносто девять процентов — оставалась последние штрихи.

Чтобы прийти в себя, Панфилов решил прогуляться по саду. В эти часы там никого не было, и Филипп в одиночестве бродил по дорожкам, чувствуя, как внутри него пожар сменяется лютой тоской и обратно. Разрозненные мысли то вспыхивали, то гасли в его сознании. Лица отца Николая и Елисея роились перед ним, как жалящие пчелы.

Несомненно, то было наказание за беспутную жизнь. Сомневаться не приходилось. Виноват, о как он виноват, что пустил жизнь свою под откос. Теперь уже ничего не исправить. Говорят, что уныние — страшный грех. Вот и грех Филиппа был страшен. Оставалось лишь молить Господа Бога о прощении. И Панфилов молил. Беззвучно он взывал к Господу, но не слышал его, как слышал раньше.

В ужасе, в странной немоте своей, Филипп добрался до беседки. Елисей считал ее своей, но, на самом деле, она была их с Марией.

Мария… Филипп не винил ее, нет. Только себя. И теперь ему предстояло сказать ей… Пальцы неосознанно сжали в кармане подаренный ею нож.

— Филипп, — заговорил Елисей, отчего-то не сдержавшись. — Я должен тебе кое-что сказать. Вчера я видел тебя с той же девицей, что и тогда в этой беседке. И мне кажется, нет, это мой долг — наставить тебя на путь истинный. Как брата своего. Мне говорили, ты собрался в черное духовенство? А даже если и нет… Эта барышня явно не сможет стать хорошей женой священника. Она вообще православная? Ты совершаешь большой грех.

Воскресенский не лукавил, он, действительно, верил в то, что говорил. Тем не менее, что-то в нем заставляло верить в свою правоту, и в то, что он просто обязан сказать все это Филиппу. Спасти его грешную душу.

Его лицо напоминало лик архангела, который пришел, чтобы поразить грешника. И Елисей разил. Его слова сокрушительно действовали на Филиппа. Пламя снова вспыхнуло, да с такой силой, что в глазах Панфилова все зажглось алым огнем.

— Ты… Да как ты смеешь!

Все произошло за долю секунды. Рука Филиппа дернулась, он выбросил ее вперед, все ещё сжимая нож, и вонзил тот в шею парня. Пальцы Елисея разжались, и на пол беседки посыпали рисунки. Лик Божьей матери залила кровь.

***

Даже в обед Мария продолжала мучиться от последствий похмелья — девушку то мутило, то бросали в жар, холод и обратно. Как хорошо, что она, наученная опытом, запаслась таблетками на такие случаи. И от головной боли, и от тошноты. И даже тем мерзким гелем, который должен очистить ее организм от токсинов. Сербская как раз принимала его и морщилась от отвращения, когда в ее дверь заколотили с такой силой, что та затряслась, а сама Мария чуть не подавилась.

— Господи… — прохрипела она.

Так и зубы можно о ложку сломать.

Однако, когда она открыла дверь, все ещё возмущение разом испарилось. На пороге стоял Филипп с практически бешеным взглядом. Растрепанный и тяжело дышащий.

— Заходи, — пролепетала Мария и взяла его за руку, затаскивая в номер.

Но что-то было не так — его ладонь оказалась липкой. Сербская недоуменно посмотрела уже на свои пальцы и увидела то, от чего внутри похолодело — на них отпечаталось что-то темно-алое. Кровь почти свернулась, но… Девушка с ужасом принялась осматривать Панфилова и уже тогда заметила мелкие брызги на его лице, подряснике и кителе. Ее руки задрожали — как и губы.

— Что… что случилось?

Он даже не осознал того, что сделал. Поначалу. Тупо смотрел на деяние рук своих и молчал. Тело Елисея грузно лежало у его ног. И, откровенно говоря, это было страшно. И совсем не так, как то было показано по телевизору или описано в книгах. В ужасе Филипп взглянул на лик Богородицы. Руки Панфилова были все в крови. Липкой и страшной.

Но затем его накрыл страх. Парня заколотило так, что лязгнули зубы. Молодой человек понял, что у него два пути — или бежать сознаваться, или попытаться выкрутиться. И Филипп выбрал второе.

Взяв тело Елисея за подмышки, он потянул его за собой оставляя кровавый след. Стер отпечатки пальцев. Все равно ему теперь спасения не было. Тело найдут. Так может быть подумают, что это те же воры, пришли прикончить свидетеля… Дай Бог! Панфилов слышал в одном разговоре, что свидетелем был именно Воскресенский.

Покончив с этим, он буквально ломанулся через кусты, даже не понимая, куда конкретно идет. А шел он понятно куда…

На пороге номера Марии, Филипп буквально дрожал. А когда та открыла дверь, ворвался внутрь.

— Случилось… Я… Ударил Елисея ножом. Это сделал я.

Филипп сел на кровать и закрыл лицо руками.

Сербская же так и стояла на месте, вперившись в парня ошалелым взглядом.