Пройдя долиной смертной тени - blueberry marshmallow

он был счастлив когда-то, но не ценил этого. Смерть Елисея потрясла его, как и любое зло, показала, насколько сильно он опустился. Очень, очень низко.

Однако, слова Марии били его по живому. Задевали какие-то струны в его душе, которые отзывались удивительной болезненностью. Хуже этого ничего не было. Даже мысли об убийстве. Но говорить или возражать девушке он не стал. Глянул на нее с мукой во взгляде, а потом, хлопнув дверью, вышел прочь.

Для нее не было ничего хуже, чем вновь так обжечься. Хотя в этот раз Мария, возможно, вовсе выжгла себя дотла. Ещё никогда прежде она не была так близка к счастью, и теперь его вырвали у нее из рук, прямо у нее из-под носа. Когда раздался хлопок двери, девушка не выдержала. Схватила со стола стакан, с размаху бросив тот о стену, а затем, взревев, упала на колени.

Сама во всем виновата. Не нужно было вовсе начинать эти изначально обреченные отношения. «Никогда не связывайся с алкоголиками» — всегда наставляла мама. Но ее ситуация оказалась даже хуже. Фанатик — это ад сам по себе. Если алкоголик бывает нормальным в просветах, то этот… Этот никогда не будет с ней полноценно. По-настоящему.

Захлёбываясь слезами и часто, тяжело дыша, Мария потянулась за своим ножом, чтобы сделать то, что привыкла делать в таких ситуациях. Но потом остановилась.

Нет. Он не заслужил. Даже ее манипуляций больше не заслужил.

Вместо этого девушка кое-как поднялась на ноги и начала собирать кучей свои вещи.

***

Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленного раба Твоего, Елисея, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, возставляя его во святое второе пришествие Твое в причастие вечных Твоих благ…

Голос отца Сергия раздавался эхом под сводами церкви. Священник истово молился, подняв взгляд к лику Христа на потолке храма. И Христос смотрел на него в ответ — с тоской и милосердной нежностью. За своей молитвой отец Сергий не заметил, как в храм вошел Филипп, да и юноша не заметил отца Сергия.

Панфилов грохнулся на колени и стал неистово креститься. С его губ стали срываться слова молитвы. Беззвучной, но жаркой. Перед глазами все плыло и дрожало. А когда отец Сергий шагнул к нему, и его длинная тень скользнула по полу, Филипп и вовсе закричал.

— Тише, тише, мальчик мой, — батюшка и сам испугался, в привычном отеческом жесте кладя руку Панфилову на плечо. — Что так гнетет тебя?

Вполне очевидным было бы предположить, что смерть сокурсника, но отчего-то отец Сергий решил задать вопрос более обширно. В его глазах читались сочувствие и даже легкий испуг. Он никогда не видел своего алтарника таким.

Голос священника ворвался в сознание Филиппа. Он даже не сразу понял, где находится, и почему с ним все это происходит, и только потом сознание молодого человека чуть прояснилось. Он поднял взгляд на отца Сергия, и слова потоком полились из него:

— Я самый большой грешник. Самый большой из возможных. Мне нет прощения, так как я пал жертвой страстей, хотя все, о чем я мечтал, это стать монахом. Я думал, что меня спасет молитва, но нет. Бог покинул меня. Покинул навсегда.

Слезы текли по щекам Филиппа, когда пальцы юноши цеплялись за руки отца Сергия.

— Господь не покинул тебя, сын мой, — успокаивающий тон священника обволакивал. — Я давно говорил, что не вижу тебя монахом. Слишком горяча твоя душа. И всегда была. Скажи мне, не по той ли юной особе ты страдаешь, что приходила в наш храм и носит имя пресвятой Богородицы?

Отец Сергий улыбнулся тепло и даже понимающе, но отнюдь без ехидства.

Мысли Филиппа были настолько разрознены, что он не сразу понял, что именно говорит батюшка. А потом он активно закивал, глядя на мужчину во все глаза. Не лгал же, конечно, совершенно не лгал. Ведь уход Марии его тоже более чем ошеломил. Возможно даже больше, чем убийство. Сейчас он чувствовал себя особо пустым и жалким. И не было той, что могла бы его утешить. Не было той, кого мог бы утешить он. Вот, что было особенно ужасным.

— Все началось с этого, а потом лукавый совершенно завладел мной. Абсолютно. И теперь я не знаю, что мне делать. Я не знаю, батюшка.

Признаваться в убийстве молодой человек не собирался, однако, ему хотелось получить благословение и утешение, как и многим из нас. Как и многим из тех, кто ищет и не находит покоя.

— Знаешь, что я скажу тебе, Филипп, — батюшка вздохнул. — Не все в нашем мире идет от Бога или Дьявола. У людей есть воля, к кому из них потянуться, но решения они принимают сами. Нужно уметь брать на себя ответственность. Мария твоя — девушка хорошая, у нее есть стержень, я это почувствовал сразу. Она сбита с пути так же, как и ты. И к верному же пути вам стоит идти вместе. Если тебе, конечно, амбиции не дороже любви. Нет ничего в мире прекраснее настоящей и чистой любви.

Отец Сергий был не из тех священников, что навязывают свои взгляды. Тем не менее, он совсем не был глуп, как многие думают о служителях церкви. За годы в роли пастыря он научился читать людей. Научился бы ещё Филипп его слышать.

Его продолжало трясти. В памяти всплывало лицо Елисея. Оно было таким белым, а в глазах юноши плескался такой ужас, что сердце Филиппа оборвалось и ухнуло куда-то вниз. Далеко-далеко. И валялось сейчас где-то в пятках. А затем заговорил отец Сергий, и парню стало ещё хуже. Тот заговорил о свободной воле. О том, что каждый из нас может выбрать свой путь. Вот Филипп и выбрал — потерял любимую и убил невинного человека.

Из гордыни, из подлости, из зависти.

— Батюшка… Я ушел от нее. Страшно обидел. Подумал, что в обители мне будет лучше. Но на самом деле… Я сделал хуже всем. Из меня словно кусок вырвали. Из самого сердца.

Филипп стукнул кулаком по груди, а затем захныкал, как дитя.

— И теперь… Что же теперь…

Отец Сергий вновь почти по-озорному улыбнулся. Его не радовали страдания ученика, конечно же, нет. Но его наивность и отчаянность в какой-то степени заставляли вспомнить молодого себя.

— Просто поговори с ней. Многое можно изменить правильным разговором и правильными же извинениями, — внезапно священник даже подмигнул Филиппу. — Думаешь, мы с матушкой Татьяной никогда