Палоло, или Как я путешествовал - Дмитрий Быков

– Это Пнгиен! – воскликнул Сан Ло, чья семилетняя дочь, первый ребёнок в семье, пропала ровно двадцать лет назад. Ее отпустили пасти буйвола. Буйвол вернулся, а она нет. То ли заблудилась, то ли похитили. И все эти двадцать лет Сан Ло о ней помнил, и искал, и ничего не находил, но теперь девочка вышла из лесу, и он твёрдо уверился, что это именно она.

Вообще-то сомнения начались сразу. Едва эта новость просочилась в пномпеньские газеты, а оттуда разлетелась по информагентствам всего мира, скептики принялись морщиться: не бывает, чтобы человек прожил в джунглях в одиночку 20 лет. Вдобавок попав туда беспомощным ребёнком. Ну пять, ну семь – ещё туда-сюда, но дожить среди зверей до двадцати семи?! Один англичанин тут же припомнил русского мальчика Ивана Мишукова из Реутова, якобы сделавшегося главарём в стае бродячих собак и наводившего ужас на московские улицы (на самом деле сын реутовской алкоголички действительно дружил с пёсьей стаей, но возглавлять её – это уж, знаете, полный Киплинг; сейчас, насколько я знаю, он в интернате). Вообще же, если уж живёшь с волками и по-волчьи воешь, высок шанс приобрести мозоли на коленях и локтях, обрасти, а девочка, вышедшая из джунглей, не обладала никакими мозолями. Свидетельствую: руки у нее мягкие, детские, и пальцы на ногах не расставлены широко, как у людей, привыкших обходиться без обуви, а вполне себе плотно сжаты, как у нас с вами. Зато количество шрамов у нее на коже поражает воображение. На левой руке – кольцеобразный глубокий шрам, явно от наручника – верёвка так глубоко не вдавится и такого ровного следа не оставит; на левой ноге ожог; а шрам на левой руке – от ножа, с которым она якобы играла в детстве, – почти незаметен, хотя вроде бы именно по этому шраму её опознал отец. Откуда все эти отметины на её теле – непонятно. Дело в том, что она не говорит ничего. Хотя…

Примчавшийся в Оядао испанский специалист по детскому аутизму Гектор Рифа (он работает в Камбодже в организации «Психологи без границ») добился от неё каких-то звуков, которые он идентифицировал как «слова на никому не известном языке». Что-то вроде «ау» и «рры», хотя Сан Ло уверен, что это она так имитирует «голоса джунглей». Убеждён человек, что нашёл дочь, – ну и выстраивает версию, согласно которой она двадцать лет пропадала в лесу; кто её там стриг, кто подравнивал ей ногти, почему она передвигается на двух ногах, а не на четвереньках, как все маугли в истории, – на эти вопросы у него ответа нет. Рифа не пытался разговаривать с девушкой – он показывал ей разные картинки. «Бо́льшую часть времени она смотрит сквозь вас, – признался он, – и никакого контакта не получается. Но иногда, мне кажется, она осознавала мое присутствие – и тогда её взгляд был совершенно осмысленным. По-моему, она пережила серьёзную психическую травму… Возможно, в будущем она сможет говорить».

– И не только говорить! – уверяет всех Роттом Ччон, её гипотетическая мать. – Ещё замуж выйдет, детей нарожает…

Сан Ло сразу вызвался сделать анализ на ДНК, но не прямо вот сейчас, а когда ребёнок придёт в себя:

– Она ещё очень слаба.

– Но этот анализ у неё сил не отнимет…

– Нет, пусть пока поживёт здесь, откормится.

– Кстати, вы меня простите за этот вопрос… Мне кажется, что она беременна. Живот немного выдаётся… а?

– Нет, что вы. Приезжал врач из Банлонга, смотрел её. У неё никогда не было мужчины.

– А что в остальном?

– Сердце в норме, давление в норме. Истощение небольшое, но сейчас она уже ест…

– Как, по-вашему, откуда этот жуткий шрам на левой руке?

– Я думаю, капкан. У нас похожие капканы ставят на кабана.

– Не похоже на капкан-то…

– Ну, заговорит – расскажет.

Он уверен, что она заговорит. Научилась же она пользоваться ложкой! (Палочками, правда, пока не умеет.) Роттом Пнгиен охотно показывает, как она ест. Правда, на слова по-прежнему никак не реагирует. Но вот приносят ей миску риса с рыбой и зеленью – и она усаживается прямо перед уставившимися на неё камерами (таиландское телевидение не дремлет, мы тоже расчехлили технику) и принимается за еду. Ложку она держит правильно, умело и даже изящно – за две недели вряд ли так научишься, – но орудует ею странно: не цепляет еду, а словно прокалывает, тычет в неё носиком ложки, запихивает в рот быстро, механически, проглатывает не жуя, потом долго пьет воду. Сама не берёт – ей приносят кувшин. Если не принесут, так и не возьмёт. Пьёт тоже странно, запрокидывая голову, вливает воду в себя, не касается кувшина губами.

Фотограф протягивает ей ручку – она не берёт, смотрит в сторону. Фотограф рисует дом, дерево, девушку – она не смотрит. Но вдруг странно усмехается. Эта усмешка появляется на её лице часто – немного презрительная: чего вы все тут собрались, честное слово… Хихикает она невпопад. Часто сплёвывает – но никогда в доме, всегда выходит для этого за порог.

Я хлопаю в ладоши перед её лицом – она не реагирует. Щёлкаю пальцами. Ноль внимания. Но таиландцы замечают, что стоит любому собеседнику отвернуться, как она начинает пристально, с напряжённым вниманием его разглядывать; снова поворачиваюсь к ней – не смотрит, словно вообще не видит.

– Сан Ло, можно её руки посмотреть?

Он кивает.

Ладони мягкие, смуглые, длинные пальцы, явно не знавшие никакой работы. Она быстро отнимает руки и снова суёт их под мышки. Садится на пол и отползает к своей циновке. Как только я отхожу – подползает к выходу из дома и внимательно на меня смотрит, и я ловлю на себе этот недетский взгляд, подозрительный, изучающий. В ней нет ничего от сумасшедшей и тем более умственно отсталой. Только она не понимает, для чего здесь все эти люди и зачем им она, и временами в глазах её мелькает совершенно безвыходная тоска.

– Она явно жила в человеческом обществе, – прокомментировал мою телесъёмку знакомый психолог в Москве. – Совершенно не боится людей – а дети-маугли дичились их по многу месяцев. Она никогда не ходила на четвереньках, и это видно. Правда, двигается она, как человек, долго находившийся либо в тесном помещении, либо в насильственном сидячем положении. Я бы предположил, что это деревенская дурочка, которую кто-то привязывал, чтобы не убежала, – если бы не осмысленное выражение. Лицо человека, сильно тоскующего и утомлённого, вдобавок пережившего нешуточный стресс. Бывает полная амнезия вследствие душевной – или физической – травмы.

Правда, есть в её пластике кое-что, в самом деле наводящее на мысль о маугли или по крайней мере о существе, долго жившем в зверином обществе. Она чешет голову несколько по-обезьяньи. И очень странно ходит – слегка пошатываясь, наклоняясь из стороны в сторону, словно от слабости. Эта крадущаяся пластика наводит на мысль то ли о долгой привычке скрываться, то ли о какой-то тайной игре, которую она ведёт сама с собой.