Унэлдок - Юрий Саенков

Но ни одно из этих воспоминаний не могло дать ответа на главный вопрос, который мучил его — что дальше?

Есть тоже не хотелось. Только под вечер, когда в пустом желудке снова заурчало, он отварил найденные в тумбочке макароны, вскипятил чаю и безо всякого аппетита перекусил. И почти сразу накатила усталость, начали слипаться глаза. Он прилёг на кровать и не заметил, как провалился в сон.

Проснулся он от грохота и треска, раздававшегося, казалось, сразу со всех сторон. Комната беспрерывно озарялась разноцветными всполохами, стены вздрагивали от гулких разрывов. Левый глаз заплыл настолько, что почти не открывался.

Как многое, порой, меняет сон. Будто всё то, что взбаламутилось в дневной суете, осело на дно глубокого безжизненного водоёма: всё лишнее, всё придуманное и надуманное, всё несущественное и ненастоящее. И сразу после пробуждения, пока эта мелкодисперсная взвесь вновь не начала кружиться и мельтешить, вдруг открывается общая картина произошедшего. Открывается с безжалостной откровенностью, вся и сразу, словно разглядываешь условный макет минувшего дня.

«Раб! — бабахало за стеной. — Раб! Раб! Раб!»

Сейчас, проснувшись в этом адском грохоте с распухшей губой и заплывшим глазом, он уже не сомневался, что нет никакого розыгрыша и нет никаких актёров и, главное, нет никакой надежды избежать уготованной ему участи. Хватит себя обманывать.

«Раб!»

Старая панцирная кровать застонала, когда Славка встал на неё, чтобы выглянуть наружу.

Даже одного глаза было достаточно, чтобы увиденное поразило.

Ночное небо, не темнеющее в это время года до обычной своей глухой черноты, полыхало от края до края. Огромные огненные шары вспучивались в вышине, соединялись в невероятные букеты, разлетались стремительными иглами, искрились, меняли цвет, разбивались на ослепительные осколки и гасли, чтобы уступить место всё новым и новым вспышкам.

А под этой феерией огней, как царская корона, украшенная драгоценными камнями, сверкал великолепный Дворец. Стены его подсвечивались лучами скрытых где-то у основания строения ламп. Сочно горела на бирюзе позолота. В высоких окнах плескался мягкий янтарный свет и двигались призрачные тени. Чуть в стороне среди чёрных почти человеческих силуэтов можжевельника сказочным шатром сияла беседка-ротонда. Фонтан тоже преобразился и расцвел волшебным цветком — каждая струя переливалась своим цветом, словно вместо воды из фонтана били струи сладких напитков. Меж высоких стоек уличных фонарей протянулись тонкие гирлянды с тысячью звёздно-мерцающих лампочек. Людей видно не было, но то и дело, в перерывах между разрывами, можно было различить отдельные выкрики и смех.

И вместе с тем, как оглушительно рвалась ткань ночного неба, рвалась на крохотные лоскуты и Славкина душа.

«Раб! Раб! Раб!»

Как только салют закончился, в дворцовом парке настоящий оркестр заиграл «Вальс-фантазию» Глинки.

Потом Славка долго неподвижно сидел на кровати, вслушиваясь в себя, пытаясь понять: что значит быть рабом. Как это — полностью принадлежать кому-то? Как вещь… И хотя, на первый взгляд, всё в этом вопросе было предельно ясно, итоговый результат никак не укладывался в голове.

Ему вспомнился школьный преподаватель обществознания Степан Вальтерович Носов. Невысокий, плотный, широколицый, с густой чёрной бородой, делающей его похожим на древнегреческого философа. Он и говорил как философ — медленно, веско, будто высекал всё сказанное в граните: «Гражданин — есть физическое лицо, принадлежащее к населению какого-либо государства и пользующееся всеми правами, обеспеченными законами сего государства, а также исполняющее все обязанности, установленные законами сего государства».

Славка попытался по тому же принципу вывести для себя определение понятия «раб».

«Раб — есть физическое лицо, — мысленно проговаривал он. — Лицо… Принадлежащее к населению какого-либо государства. А при чём тут государство? И население тут при чём? Принадлежащее господину… Господину. Господину… Как вещь».

Он запнулся. Слово «господин» пугало. В нём виделась огромная сила, но сила не открытая, как, например, в слове «богатырь», а тайная, словно бы припрятанная в складках длинного бархатного плаща. Тайная и зловещая.

Какое-то время спустя у него всё-таки вышло что-то, напоминающее «толк» — пояснительный текст, который в школьных учебниках обводят в красную рамочку: «Раб — есть физическое лицо, принадлежащее господину, не обладающее никакими правами и беспрекословно исполняющее все обязанности, установленные для него господином».

Он несколько раз проговорил про себя выведенную формулу. Легче не стало. А главное, не стало яснее, что его ждёт дальше. Какие именно обязанности установит для него его госпожа? Но это не тот вопрос, который долго останется без ответа. И это пугало.

Он не хотел спать, но снова лёг на кровать и какое-то время спустя отключился.

Как вещь.

Оглушённый и опустошённый он мчался через город, до боли в скулах сдавливая зубами рвущийся наружу ужас.

Она не могла умереть! Только не она! В ней было столько жизни, что хватило бы и на десять человек. Достаточно было просто недолго побыть с ней рядом, чтобы очиститься от тяжести любых невзгод, всем и всё простить, всех полюбить, даже своих врагов.

И её тоже все любили! Все, кто хорошо знал её, и даже те, кто был знаком с ней мимолётно. Она была главным Чудом в его жизни, осязаемым доказательством существования Бога, потому что ничем иным, как вмешательством высших сил, нельзя объяснить то, что из всех, кто соприкасался с её чудесным даром, она выбрала именно его! Она была…

Была?!! Нет!! Она есть! Есть!..

Он резко бросил машину к обочине.

Пока он не добрался до моста, ещё не поставлена страшная точка. Пока он своими глазами не увидел… Но что? Что он может там увидеть? Её машину? Бурцев сказал, машину ещё не достали и она пуста. Нет! Пока он не увидит её тела, он не поверит в её смерть. Зачем тогда ему ехать туда?

Он закрыл глаза.

И снова она была рядом с ним. Её лицо, её улыбка. Она что-то говорила ему, что-то ласково-успокаивающее. Он замер, вслушиваясь, но не расслышал ни слова. И всё же стало спокойнее, давящий ужас отступил, и он разрыдался, припав головой к рулю.

На улице заморосило. Мелкие капли в несколько секунд задрапировали лобовое стекло крохотными точками. Деревья, дома и редкие проезжающие машины лишились своей основательности и потекли на неподвижные дворники. И только её улыбку начавшийся дождь растворить был не в силах, её улыбка не принадлежала этому в одночасье осиротевшему миру.

Она редко пользовалась своей машиной, предпочитая ездить с ним. Сидела рядом, тараторила без умолку обо всём на свете и много курила.

Это пристрастие, по мнению Сомова, было её единственным маленьким недостатком. Сам он не курил и не жаловал курящих. Всё время, что они были вместе, он не оставлял попыток убедить её отказаться от сигарет.