Гость - Александр Проханов

– И сегодня вы стоите на страже нашего государства. Оно является для нас святыней, как и наша православная вера, наша изумительная русская словесность, наша волшебная природа, из которой мы вышли и куда удалимся, окончив жизнь. Вы – хранители заветов Пушкина и Толстого, Сергия Радонежского и Серафима Саровского, великих землепроходцев Дежнева и Ермака. Вы – соль соли русской земли. – Ветераны молчали. Веронов чувствовал, как в душе поднимается ураган, огромный, вселенский, от дуновения которого гаснут звезды, превращаются в прах царства, предаются забвению учения великих пророков. Этот ветер вылетал из его сердца, был готов повалить эти окаменелые идолы, а вместе с ними твердыню, на которой стоит государство.

– Вы лучшие из лучших. У вас горячее сердце, холодный ум и чистые руки. Этими руками вы подняли Россию на дыбу и жгли, хлестали, и она весь двадцатый век провисела на дыбе. Вы сдирали кожу с лучших людей, творцов и героев. Ставили их к стенке, стреляли им в затылок. Вы – герои застенков, рыцари расстрельных рвов, гении доносов и клеветнических наветов. Вас ненавидит народ.

Веронов заметил, как зашевелились каменные изваяния, разлепились их синие губы, затрепетали фиолетовые жилы на костистых руках. Морозов изумленно раскрыл рот, оглядывался по сторонам, словно хотел убедиться, что слух не обманывает его. Но ветераны раскачивали свои граненые головы, прикладывали ладони к ушам, чтобы лучше слышать, протирали слезящиеся глаза платками, чтобы лучше видеть Веронова.

А тот высоким, переходящим в клекот голосом продолжал:

– Вас будут проклинать миллионы людей через миллионы лет. Вы, предатели, разрушили великую страну. Продали врагу великий народ, предали Победу. Вы объединили Германию, поправ жертвы народа и обрекая нас на новую войну, которая уже грядет. Вы подтачивали Советский Союз, помогая его врагам, и сами были его врагами. Когда несчастная страна пала, вы набросились на ее труп и стали его рвать. Вы все перешли работать в банки, пошли в услужение к тем, кого прежде высылали из страны. Вы пустили в Россию врагов и чужих разведчиков. Вы и теперь толкаете Россию в пропасть. Покайтесь, ехидны!

– Что вы такое говорите? – возопил Морозов. – Замолчите, или я позову охрану!

– Что, и меня арестуете? – Веронов испытывал восторг, слышал, как гудит земля, расступаются глубины, и открывается бездонная пропасть, из которой дул ледяной сквозняк. – Вы и меня поднимете на дыбу? Будете вырывать клещами язык? Жечь каленым железом. А потом по ночному коридору поведете в подвал и убьете выстрелом в затылок?

– Молчать! – крикнул Морозов. – Охрана!

– Я принес вам подарок! – захлебывался в хохоте Веронов. – Это вам, кавалеры звезды и креста, вам кавалеры лобного ока! – Веронов расстегнул клеенчатую сумку и с грохотом вывалил на стол окровавленные кости, которые утром купил в мясных рядах. – Это кости Мандельштама! Кости Тухачевского! Кости Вавилова! Их миллионы, и все они к вам придут. Лягут с вами в постель, лягут с вами в гроб. Будьте вы прокляты!

Он терял сознание, испытывал небывалую сладость, проваливался в бездонный колодец, который вел в бесконечную тьму. Тьма сгущалась, и кто-то невидимый, восхитительный, ждал его к себе, обнимал сладострастной тьмой.

Слыша за спиной стариковский кашель, хриплые вопли, крики «Арестуйте его!», Веронов высочил из особняка. Упал в машину, продолжая хохотать, и понесся по набережной.

Вернувшись домой, он включил телевизор. Сюжет уголовной хроники повествовал о чудовищном убийстве, случившемся в тверской деревне. Человек из охотничьего ружья застрелил жену и двоих детей, один из которых был грудным. Отправился в соседнюю избу, где жили его теща и свекор. Застрелил их. Убил их корову, перестрелял кур. Вернулся домой, поджег свою избу и сгорел вместе с убитыми. Камера показывала бедную деревню, покосившиеся заборы, какую-то рыдающую старуху, дымящиеся остатки избы.

Веронов смотрел, испытывая тоскливую отчужденность. Этот сюжет был тьмой, в которой только что побывал Веронов, пережив в той тьме сладострастный обморок. Чудовище, жившее в Веронове, требующее постоянного насыщения, перепрыгнуло в обезумевшего мужика и повело его убивать. Это он, Веронов, вскормивший в себе чудище, шел убивать, стрелял из двустволки в людей, направлял ствол на детские головки, бил в упор в коровий бок, подстреливал кудахтающих кур, а потом лил бензин на стены родной избы. Знание этого рождало в Веронове не ужас, а тоску. Это была жалкая тень пережитого им «черного счастья». Теперь, после извержения вулкана, когда Веронов проваливался в раскаленный бездонный кратер, из этого кратера летел пепел, мелкий, сухой. Покрывал траву, деревья, монастырь за окном, бумаги на столе, картину на стене. И его руки пепел покрывал сухой серой пылью.

Его падение в бездну напоминало прыжок в невесомость. Он парил в этом черном космосе, не чувствуя веса своего тела, бремени своей изнуренной воли, тяжести помышлений и угрызений совести. Он был от всего свободен, его плоть не имела веса, а воля принадлежала таинственной и восхитительной силе, мерцавшей в глубине, как черный бриллиант.

Теперь, после падения в бездну, находясь дома, он не чувствовал в своем чреве тяжелый плод. Зверь затих, не тревожил, насыщенный, утоленный. Но Веронов знал, что плод существует. Плод разросся, вышел за пределы чрева, заполнил все его тело. Под кожей рук Вероноа находились его мохнатые когтистые лапки. Под кожей живота и спины находилось его мускулистое тело, поросшее шерсткой. Под кожей лица находилась его косматая мордочка с розовым влажным носом. А сквозь глаза Веронова смотрели маленькие красноватые глазки. Скоро кожа человека, как ненужный кокон, распадется, и существо с липким курчавым мехом вылезет на волю.

Веронов понимал, что погибает. Пагуба, которой он страдал, съедает его, он сходит с ума, его силы тают, и с каждым сладострастным обмороком он становится немощней и безумней. Надо было спасаться.

К врачам он уже ходил. В церковь к священнику его не пускало его неверие. К загадочному колдуну Янгесу, который его закабалил, он не решался идти. Он хотел найти человека, который бы обнял его, пожалел, выслушал бы его горькую исповедь, одарил бы своим теплом, своей красотой. И таким человеком была его прежняя невеста Вера Полунина, которую он не видел долгие годы. Теперь же он потянулся к ней своей измученной, готовой каяться душой.

Он не знал ее телефона, но в Интернете нашел ее фотографию, краткую справку о ней, электронный адрес. Она была доктором исторических наук, имела множество трудов, несколько книг по истории русской исторической мысли с древности до наших дней. Тут же была фотография, и он жадно вглядывался в ее лицо, чуть пополневшее, все с теми же зелеными глазами и мягким ртом, в котором ему чудились утомление и печаль.

Он послал ей на электронную почту письмо:

«Если можешь, откликнись. Если не сочтешь мое обращение слишком запоздалым и ненужным, давай встретимся. А нет, то забудь».

Он ждал ответа, то и дело заглядывая на почту. К вечеру пришел ответ: