Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев

Многие австрийцы и иностранные гости курорта надеялись, что все ограничится победой Австро-Венгрии над Сербией и примерным ее наказанием за Франца Фердинанда, а Вильгельм с Николаем расцелуются и большой войны не будет. Но так не получилось. Вскорости войска двух «братцев» вступили в смертельную схватку между собой, а через несколько дней к России присоединились Англия и Франция и объявили войну Германии. Война стала мировой.

После покушения в Сараеве в Австро-Венгрии сразу началась мобилизация и были закрыты все границы. Поэтому кто пытался выехать из Карлсбада в Россию, сделать этого не мог.

Я продолжал работать у хозяина, ожидая первой возможности вернуться домой. Никакой враждебности ко мне никто не проявлял. Никто из служащих ресторана не был еще мобилизован в армию. Но мне приходилось слышать их тревожные высказывания: «Ах, только бы нам не пришлось воевать с Россией, Россия так велика!»

Однажды за столиком на веранде сидела компания из четырех-пяти офицеров в серой полевой форме. Они оживленно обсуждали перспективы войны. Вдруг один из них, знавший, что я русский, при моем приближении к их столику подал всем знак замолчать и прошептал:

— Тише, здесь русский!

Мне стало смешно оттого, что все сразу испуганно замолчали, и появилось гордое чувство, что меня, русского мальчишку, боятся эти находящиеся у себя дома австрийские офицеры.

В другой раз четверо штатских подозвали меня к своему столику и спросили, что такое «Народна одбрана». Я не знал и так и ответил.

— Да, он, конечно, не знает, — сказал один из них и больше меня ничего не спрашивали.

Шли бои на сербско-австрийском фронте, шли бои на русско-германском фронте. В Карлсбаде происходили шовинистические манифестации в поддержку войны. По улицам ходили толпы народа с черно-желтыми флагами, портретами дряхлого «КуК», то есть кайзера и короля Австро-Венгрии Франца Иосифа Габсбурга, и свирепомордого, с торчащими вверх к ушам острыми усами, в островерхой каске германского кайзера Вильгельма Гогенцоллерна. Раздавались воинственные крики и угрозы в адрес Сербии и Черногории, России, Англии и Франции. Рассказывали, что одна такая толпа разгромила кухню и избила повара-француза в отеле «Савой», выбила стекла еще в каком-то отеле, где какой-то иностранец сказал что-то оскорбительное для националистических чувств возбужденной толпы.

Забеспокоился за свой отель и мой хозяин Алоиз Лешнер, ведь и у него работал русский, то есть я, о чем оповещали афиши, расклеенные у веранды ресторана его гостиницы и в некоторых других людных местах. Поэтому хозяин быстренько убрал эти афиши. Францу Лерлу, с которым я приехал из Петербурга, он предложил пристроить меня, пока бушуют шовинистические страсти, куда-нибудь в другое место. Франц на несколько дней поехал в свой родной городок Теплу повидаться с матерью, братом и сестрой и договориться с ними насчет моего временного устройства у своей матери. Об этом плане он мне сначала ничего не сказал.

Утром того дня, когда Франц вернулся от родных, я увидел его в нашем служебном помещении плачущим.

— Франц, что случилось, о чем ты плачешь? — встревожился я.

— Ах, бедный, бедный мой брат Генрих, его, наверно, расстреляют, — пуще залился слезами Франц. Затем, немного успокоясь, он рассказал мне, что ездил домой, видел мать и сестру. Но брата Генриха, что занимался дома гончарным ремеслом, в Тепле уже не застал. Он, как и многие запасные, сразу же был призван на войну. На каком-то сборном пункте, подвыпив, он вскочил на стул и высказался против войны, сказав, что народу война не нужна, а кому нужна, тот пусть сам и воюет. Тут его другие солдаты стащили со стула и зверски избили. Сейчас он в тюремном лазарете, а когда поправится, его будет судить военный трибунал.

— Его, конечно, расстреляют, а что будет с его семьей, у него еще такие маленькие дети, что будет с ними?

Далее он рассказал, что его мать не возражает против моего приезда к ней и даже рада иметь во мне помощника по хозяйству, но что бургомистр герр Дамм, в семье которого я бывал гостем и давал концерты на балалайке, отсоветовал привозить меня в Теплу в такой неподходящий момент, когда некоторые семьи уже получили извещения с фронта о гибели своих близких, а тут еще эта история с Генрихом: «Народ очень возбужден, и господин Дамм опасается, что как только начнутся бои между австрийцами и русскими, а войну между Австрией и Россией все считают неизбежной, то этого твоего русского друга здесь просто могут убить».

Действительно, вскоре, а именно 6 августа того же 1914 года, австро-венгерская армия открыла военные действия против России.

Утром 7 августа, то есть на другой день после нападения Австро-Венгрии на Россию, я, как обычно, вышел на работу и вместе с мальчиком Карлом принялся за уборку ресторана и веранды. Вскоре пришли и официанты. Все были подавлены известием о войне с Россией. Однако от высказываний о ее перспективах все воздерживались, но считали, что она долго не продлится. Ко мне никакой вражды не проявляли, как будто ничего не случилось.

В 12 часов дня раздался звонок на обед. Все пошли на кухню за первым. Я помыл руки и тоже пошел за остальными. Вдруг во дворик вошел какой-то мужчина в штатском, с черно-желтой повязкой на левом рукаве. Он остановил меня.

— Мальчик, — спросил он, — здесь у вас работает русский парень, где он? Позови его.

— Сейчас, — ответил я и вошел в кухню, где в это время находились Франц Лерл, хозяин и хозяйка, и сказал им, что меня спрашивает какой-то человек, и спросил, что мне делать.

— Ну так выйди к нему и скажи, что это ты, — посоветовали мне.

— А если он меня заберет?

— Не заберет, он, вероятно, только проверяет.

Я вышел и сказал, что русский я и есть.

— Ах, это ты и есть Кудр… Кудр-ряв-риавзеф? — сказал человек с повязкой, давясь моей фамилией. — У тебя есть паспорт?

— Он у хозяина.

— Возьми его и пойдем со мной, — сказал человек.

В это время к нам подошли хозяин и Франц. Услышав, что нужен мой паспорт, хозяин тотчас принес его.

— Пошли, — сказал человек, взяв мой паспорт.

— Дайте мне возможность пообедать, у нас как раз обед, — попросил я. — У нас как раз служебный обед, и я поем очень быстро.

Но незнакомец категорически потребовал немедленно идти с ним.

— Позвольте мне тогда сбегать наверх и взять шляпу.

— Не позволю. Идем, — строго сказал он, подталкивая меня к выходу.

— Постойте минутку! — крикнул вдруг стоявший тут же мой товарищ, мальчик Карл.

— Что еще? — недовольно повернулся к нему мой конвоир. А Карл мигом влетел в дежурку, схватил свою шляпу и со словами: — На, Федор, надень мою, — протянул ее мне, еще не зная, вернусь ли я обратно. Этого не знал и я и расценил этот поступок как проявление настоящей дружбы.