Скорая развязка - Иван Иванович Акулов

с родимой стороной? Может, в душе-то у нее это самое сильное. Тогда как? Да что значит ее молчание: прошло более чем полгода — и ни единого письмеца. Хотя бы одно словечко. Это на нее похоже, — нет, не приедет она. А Лена-то говорит, ненавижу-де ее, а все-таки похвалила: не дура девка. В том-то и дело, что не дура. А эта тянет к себе. Речка Выданкой называется. Домой вернуться никогда не поздно… Да у нас что не поля, что ли, не лес. Один заказник чего стоит. А Лосиная заимка, коли рожью ее ноне заняли, так всем урожаям будет урожай: по парам сеяли. А мы среди чужих ищем своего. Надо что-то делать, так больше нельзя. Надо что-то решать».

А Лена со свойственным ей женским упрямством надеялась склонить все-таки Николая на свою сторону: тем более что видела его сомнения и колебания. Не достигнув цели первым искренним и горячим признанием, она стала терпеливо ждать своего часа.

Девушка редкий день не появлялась в домике на Заозерной улице, ждала возвращения Николая с работы, да и он, не отдавая себе в том отчета, перестал задерживаться на работе: в своем одиночестве радовался встречам с Леной.

— А вот и идет наш Николенька, — объявляла тетка Луша, завидев в окошко своего племянника. — Слава тебе, господи, на мази вроде дело-то у вас. Слышь, Елена, тебе сказываю: ты за него поймалась и не отпущайся. Где еще такого-то сыщешь — в нашу породу он, в Ушановых. Я в девках-то Ушанова была. У нас, чтобы худые или пьянь какая, — отродясь не бывало. Он тоже в задумьях и хорошие слова о тебе говорит. Теперь я и сказываю: все у вас на мази.

— Что ж он мне-то ничего не скажет?

— Скажет, скажет. Тебе вот так уж, сразу чтобы. У нас в породе все с выдержкой. Зато уж скажут, так скажут. Ведь он тоже про себя-то как рассуждает, — жениться не напасть, а вот жениться да не пропасть. Этот узелок одной рукой не развяжешь.

— Да своей он, старой любовью, бредит.

— Ой, да не суди-ко, девка, не суди. Жгет он тебя, за живое взять норовит. Нешто я их не знаю. И тебе бы пора уж знать. Черт, говорят, молоть горазд, да подсыпать не умеет. А та столбовская, видать, свихнулась. Ни словечка ему.

К вечеру собрался дождь. Потянуло севером. После ведреннего бабьего лета сентябрь вдруг отозвался своим осенним и бесповоротным.

Они залезли на сарай, и Лена села в кровать с ногами, на колени натянула одеяло. Утомленная ожиданием и предчувствием развязки, была невесела и молчалива.

— Я в этот месяц, если сравнить с прошлым, заработал совсем ничего. И все из-за тебя. Надо бы прихватить часик-другой, повкалывать, а я все домой да домой, лечу как угорелый. Потому как знаю, что ты тут. Даже мое начальство косо стало поглядывать — им ведь нужен работник и ускорение от него, а у меня вся душа в расходе.

— Умора с тобой, да и только. Тетка Луша и та заметила, что все у нас на мази. Что-де вы волынку-то развели. Да ведь так оно и есть, чего бы уж тянуть-то. Ну? Поедем давай. Начисто я истомилась.

— Всю душу ты у меня разворошила. До тебя одно думалось: приехал в город, худо-бедно окопался и ни в жизнь не отступлюсь. Умру, как говорят, но шагу вспять не сделаю. А теперь вроде на незнакомой дороге… Куда покачнуться, ума не приложу. Будто предал все свое прошлое. Ничего не помню.

— Зато, Коленька, я все знаю. И все обдумала. Матери написала, что мы едем вдвоем, ты и я. Уж я тебя расхвалила. Да ты и на самом деле парень хоть куда. А старуха, представляю, теперь ночей не спит. Умница я у тебя, скажи вот?

Лена обвила руками шею Николая и хотела поцеловать его, но он решительно отстранился:

— Погоди, Лена. Ты так все завертела, что прямо голова кругом. Надо по порядку, Нынче на Новый год четыре гулевых дня, и я хочу мотануть домой. Глянуть хоть, что там делается…

— И со своей кикиморой увидеться?

— Уж обязательно и кикимора. У меня мать там, отчим. Рядом деревня.

Лена смахнула одеяло, спустила с кровати ноги и стала сердито надевать туфли.

— Поглядите-ка, отчим у него там. По отчиму затосковал. Нет, Коленька, я не из таких, чтобы за нос водить. А то: и работу из-за меня забросил, и голова кру́гом. А на самом-то деле просто не знаешь, в какие ворота броситься. Да что это я… — Лена почувствовала близкие слезы, залилась краской и, чтобы не показать своего лица, отвернулась прибирать волосы. — Нет, нет, меня не трогай. Прошу не трогай. Подумать только, — добавила она с тяжелым придыханием, — только подумать, целовал, обнимал, а в мыслях она была. Как это мерзко и гадко. А все равно с нею счастья тебе не видать, так и знай. Ее целовать станешь, а думать будешь обо мне. Мало ли таких, вашего брата.

Лена пошла к ступенькам и стала спускаться вниз, ни разу не поглядев на Николая.

Минула неделя. За ней — другая. Совсем под закат пошла осень. А Лена в домике тетки Луши не появлялась. Николай втайне тосковал по ней, зачем-то ждал ее прихода, но сам встреч не искал. По-прежнему молчала и Катя. Былая самоуверенность у Николая сменилась тревожной и верной догадкой: Катя не сдалась на измор.

Он в нетерпеливом ожидании послал в Столбовое одно за другим три письма, в которых откровенно унижался, признавал себя во всем виноватым, умолял Катю отозваться на его голос. Однако ответа от нее не было, а последнее письмо вернулось обратно с перечеркнутым столбовским адресом. Теперь оставалось только одно: дождаться Нового года и самому наведаться в Столбовое. С этим решением и жил все последнее время, уже ясно сознавая, что Катя выдержала свое и ему волей-неволей придется взять ее сторону. Иногда он, в тайне души, соглашался с такой необходимостью, оправдываясь все теми же словами Лены, что домой вернуться никогда не поздно. Ведь, как ни скажи, Столбовое — родимые места, где суждено было явиться на белый свет и остаться там на всю жизнь. «Если есть в этом мире справедливость и святые заветы, если дана тебе своя доля, — думал он, — можно их найти только на своей земле. Но, боже мой, — вдруг натыкался Николай в своих размышлениях на знакомые жесткие мысли. — Столбовое — ведь это опять властный и сознающий свою власть председатель, это опять бригадир Пыжов, которые