Скорая развязка - Иван Иванович Акулов

охочий до этого дела, а ход упустишь. Жди другого года. Да и год на год не приходится. Зарядят дожди — тут уж хрен не рыбка, все ерши, хоть до вечера ташши. Дак ты как?

Даже через густо растертую пыль было приметно, что лицо у Гани усталое и опавшее — он спал мучительно нервным и коротким сном. Пётро поглядел на него, повздыхал и собрался уходить. Ганя вдруг поднялся, сел на ватник и, слепо оглядевшись, ничего не понял:

— Обед, что ли?

— Около. Тебя, говорю, жалко, Ганя, ход упустишь. Такое не часто бывает. Зайду к Ванюшке-конюху.

II

Пётро даже и в мыслях не держал Ванюшку-конюха, но имя его случайно подвернулось к слову при разговоре с Ганей: можно вроде и без трактора обойтись, надо только обратиться к Ванюшке. Так вот и сорвалось с языка имя конюха, а сорвавшись, обнадежило. «Может, и клюнет усатый».

Пётро с клеверища прямиком двинул на конный двор. Миновал птичник, силосные ямы, залитые густой зеленой жижей, и атаковал конюшню с тыла.

На дворе глохла тишина. Въездные ворота были распахнуты настежь. Двери нарядной тоже отворены и кособочились на одной петле. Пётро заглянул внутрь — ни души. На полу, выклевывая из щелей зерно, спокойно паслась курица, да на окне рыжий котенок гонялся за мухами. Новая длинная конюшня тоже проветривалась с обоих концов — по ней сквозила прохладная пустота, пахло лошадьми и свежей кошаниной, которой подкармливали молодняк. На фуражной кладовке конюха висел замок. В угловом деннике с плотными стенками томился и всхрапывал жеребец Спутник, дьявольски грохал копытами по деревянному настилу, терся мордой о двери. Пётро ни с того ни с сего пнул по доскам денника, испугал жеребца и вышел на улицу.

— Жмых! — крикнул он Ванюшку-конюха. — Жмых! Никак сдох.

— Чо хайло-то разинул? — отозвался Ванюшка над головой Смородина.

Пётро поглядел кверху и увидел конюха в дверях сеновала. Тот, видимо, плотно спал на продутой верхотуре, был сильно измят и даже заслюнявил усы. Утершись углами кулака, выметнув босые ноги на верхнюю ступеньку лестницы, сел на порожек, зевая и жмурясь.

— Спускаться-то думаешь, космонавт?

— Не к спеху. — Ванюшка покосился на солнце.

— Тебя небось на весь день запустили, а? Разговор есть.

— Об лошади?

— Уж обязательно об лошади.

— За другим не ходят.

— Спустись, говорю.

Ванюшка сперва сбросил сапоги, потом стал спускаться сам задом наперед. Он в широких, вроде бы совсем пустых штанах, узкой безрукавой рубашке, кожа на локтях белая, дряблая, а кулаки увесные, черные, будто от других рук.

— На самом витке оборвал мою орбиту. Чо там о погоде-то говорят? Мокра не сулят?

— Ты ближе к богу-то был, спросил бы.

— Не до того было. Ротный приснился. Гребенка фамиль. «Уперед, — все командовал. — Уперед!» Сны пошли, Пётро, совсем нездешние. То я бегу за кем-то, то за мной гонятся. Схватимся всмертную, а убить друг дружку не можем. И все где-то не в наших краях. К добру ли уж это, а? Только и успокаивает, что разошлись мы живы-здоровы. Чо молчишь-то?

— Лешак ты, Ванюшка.

— Да уж какой есть. Ты ведь тоже без Знака качества излажен.

— Паспорт вот сулят бессрочный — значит, считай, и гарантийный срок кончился.

— Да, Пётро, старость — не радость, не красные дни. — Ванюшка сунул ноги в сапоги и пошел к колодцу. — Какой у тебя разговор?

Пётро пошел следом и молчал, думал о том, что Ванюшке хорошо живется: работа спокойная, в своем хозяйстве не яровит, а тут хапаешь, хапаешь — все больше да больше, а к чему? Зачем? Сдыхать скоро. Может, и за рыбой не кидаться? Да нет, нового свата надо умыть вином. Знай, с кем роднишься. Да и народ опять. Вот это, скажут, Смородин. Уж вот закатил свадебку! Уж закатил так закатил!

Ванюшка достал бадью воды, умылся и даже во рту пополоскал, чем вызвал у Смородина уважение к себе.

— Свадьбу на то воскресенье собираю, — начал издали Пётро и вдруг умаслил: — Тебя с бабой зову. Не откажи.

— У тебя небось все правленцы будут. Начальство. А у меня вроде и габариты не те.

— Об том и толкую, с бабой чтобы. Она у тебя двойной габарит займет. А сегодня растянись да выручи.

— В город наладился?

— В город — я бы на попутную, да и был таков. На Осиное. Карась пошел. Ведь ораву — каждого напой, накорми.

— Да и не просто кой-как, а вдосталь, чтоб ухом землю. Рыбка — она пособница в таком разе. С карасем ты, Пётро, хорошо подгадал, ей-богу. Цены ему нет. Его и в сметане вываляй — пойдет. И посуши — мужикам для забавы под бражку. Да и ушица первому столу украшение. Украшение, истинное слово. А вот еще. Я прошлым годом у брательника на влазинах был, так он карасиков-то, окаящий, со свининкой приспособил. Ведь это только додуматься! Он его жарил на свинине. Это, я тебе скажу, не какой-нибудь палтус-оболтус. Салом-то его, видать, взяло навылет — он, сердяга, так и слег с косточек. Он, карась, хоть того сытей, а все постный, но и его в пирог сподобить можно, коль с умом это смастачить. Сказывал мне один знающий, перед тем как уложить в корки, ты его вымочи. Выдержи в грибной воде, и без обжима чтобы. Он тогда все печиво проймет мокром. Вроде бы как сок даст…

— Давай к делу, Ванюшка. Я так планую: от тебя лошадь, с моей стороны сети. Улов пополам. А на свадьбу уж как старые кореша. И уха будет, и пирог баба смастачит.

— Играет, говоришь, карасик-то?

— Шипига цветет — самая пора ему.

— Заметывать, думаешь, от яру?

— Как ветер, он укажет.

— По ветру, выходит. Да тебя не учить.

Ванюшка сел на обсохший край колоды, из которой поят коней, ногу заметнул на ногу, раздумчиво помахал хлябким сапогом.

— Пудиков пяток взять бы, как думаешь?

— Давай сперва соберемся, а уж потом… Опять же и пяток ничего, и пяток можно. Бывало, боле вынали.

— Я вот и говорю, тебя не учить. А свадьба, она хоть как, в копейку встанет. Я Катерину выдавал, по уши в долги влип. А тут еще гостем наказало. С Выселков Спиря, механик. Он что, холера, удумал: повернул галстук на спину да цоп самовар и — плясать с ним в обнимку. Мотался, мотался с ним по избе-то — да грох на стену: зеркало расколол и самовар измял. Уж это совсем обидный изъян. А у соседа моего, помнишь, и того башше вышло. Умора, язвить в душу…

— Часика бы через два выехать, слышь. Я к соломенному сараю сети поднесу, чтобы без лишних глаз. И ты правь