Последний инженер - Евгения Мелемина

– Нет, – недоверчиво сказал Карага, выслушав ее сообщение. – Ты хочешь все замять? Ты хочешь простить этого ублюдка? Кали, разуй глаза, на нас снова открыли охоту, и все благодаря этому слюнявому болвану! Нам нельзя «делать прививки»! Нам нужно собраться, на время задвинуть правила и вооружиться. В городе есть еще с десяток армс-меха, все без зарядных устройств. Я предлагаю так: набрать бездомных, и пусть Эвил наделает нам зарядок. Эти зарядки раздать армсам и каждого отрядить на охрану районов, где проживают меха. Пусть защищают, если надо – вступают в прямую конфронтацию. Мы должны показать, что способны себя защитить, иначе нас выбьют, как утят. Белого слить, чтобы остальным неповадно было, но слить тайно, без демонстраций, чтобы людям в голову не пришло подумать, что меха от страху принялись за разборки внутри своего сообщества. Кали, поздно ходить по докторам, у нас задница горит! Слышишь меня?

– Я согласен, – поспешил высказаться Эвил. – Я могу сделать зарядные устройства в кратчайшие сроки. Это будет мирная акция, направленная исключительно на защиту.

Кали на него даже не взглянула. Томно раскинув руки, она проговорила вслух, обращаясь к разозленному Караге:

– За ночь я удовлетворю двадцать таких, как ты. Ты один удовлетворишь меня за ночь двадцать раз?

Морт коротко вздохнул.

Карага прищурился.

– Милая, – сказал он. – Пошли всех на хер, я должен тебе кое-что сказать.

– Мальчики, групповухи сегодня не будет, – лукаво сказала Кали, и Морт с Эру сразу же поднялись, а Эвил, хоть и замешкался, убирая ноутбук, но тоже встал.

Все они вышли, и следом за ними ушел недоумевающий Белый, так и не добившийся немедленной казни.

– Ты же умная девочка, – сказал Карага, убедившись, что дверь захлопнулась плотно. – Ты же понимаешь, что добром нам не выжить.

– Садомазо за отдельную плату, – отчеканила Кали.

– Устала? Хочешь избавиться от нас, не пачкая рук?

– Если хочешь, чтобы я задействовала мизинчик, подай мне перчатки.

Карага потер лоб, сел в кресло по правую руку Кали, место, которое обычно занимал Эвил.

– Передай управление мне, – сказал он, – я понимаю, что это сложно, что я буду привязан к этому подвалу… но ведь это возможно?

Кали отрицательно покачала головой.

– Если ты устала, я заменю тебя. Кали, ты обычно принимала верные решения, и я их не оспаривал. Ты поддерживала всех уцелевших меха, ты куратор нашей жизни… но почему ты бросаешь нас сейчас?

Мучительно выгибая губы, с явным усилием напрягая гортань, Кали вдруг проскрежетала:

– Ин-же-нер.

По спине Караги пробежала мелкая дрожь. Он знал, что такое анароб, и не боялся этих существ, но ему только сейчас открылось ужасное ее положение: заточенное в искусственном теле человеческое сознание, ограниченное набором стандартных фраз и движений.

Карага стиснул зубы.

– Кали, – сказал он растерянно.

Она поняла и потянулась вверх, а он наклонился и обнял ее. Ее легкое короткое тело с обрубками ног оторвалось от кресла. Шесть нежных рук обвили шею и плечи Караги, а сухие, упругие губы прижались к его губам.

Карага сразу опустил ее на место и невольно облизнулся.

– Я понял, – сказал он, – если этот Инженер такой же, как Эвил, то мы его возьмем себе и придержим, правильно? А если нет, заберу Эвила, а этого парня придется убить. Правильно?

Кали разочарованно прикрыла веки.

Дюк Ледчек чуть не вылетел с работы. Объяснение с ним прошло быстро и унизительно. Дюк полагал, что начальство закроет на произошедшее глаза, приняв к сведению опыт и безупречную многолетнюю службу, и ограничится каким-нибудь полуофициальным выговором, но все обернулось хуже.

Дюка отстранили от командования, а дело о гибели его отряда направили на рассмотрение в отдел расследования чрезвычайных ситуаций.

То, что ситуация чрезвычайная, Дюк опровергнуть не смог. Он не смог поспорить с тем, что раз он так уж уверен в своей невиновности, то волноваться ему не о чем, и со временем все наладится, и он снова вернется к полноценной работе.

Разрешалось ему теперь участвовать в операциях наравне с остальными бойцами, но ни одного приказа не отдавать, вести себя прилично и слушаться тех, кто умнее.

Бывший капитан вернулся домой и взялся заглушать грустные мысли, смешивая ром с колой в стакане толстого серого стекла.

Жил капитан уединенно, в небольшой квартирке, требующей срочного ремонта, но по-своему уютной. Здесь смешалось все: облезшие лохмотьями старые обои и удивительные столики из настоящего дерева; пустые и грязные подоконники и вручную нарисованные картины с изображениями яблок на фарфоровом блюде и охоты на волка в зимнем лесу.

Противоречивая натура капитана сочетала в себе стремление собрать рядом с собой предметы, пропитанные временем, и нежелание заниматься их дальнейшей судьбой. Картины висели криво, на столиках лежала пыль.

Такое же благородное запустение творилось и в голове капитана, где идеалы и цели сменяли друг друга, как картинки в старом кинематографе.

В юности Дюк симпатизировал меха, как симпатизируют харизматичным антигероям фантастического фильма, и даже собирался вступить в какую-то группу борьбы за их права, а оттуда добраться до вершины идеального лидера протестного движения, но поленился.

Став постарше, забыл о меха и принялся устраивать свое будущее. Из множества вариантов, предлагаемых столицей, проще всего было устроиться в академию полицейских подразделений, и Дюк устроился, тут же посчитав себя обязанным стать идеальным полицейским.

Полицейским он не стал, потому что подвернулась возможность легко и без проволочек перейти в программу обучения «Шершней». Физическая подготовка позволяла, Дюк перешел и в ближайшее время осознал новый идеал – командную работу, взаимопомощь и взаимовыручку, сплоченность и героизм, проявленный при защите друга от коварного врага.

Этот идеал удачно лег в основу быстрого продвижения по службе. Дюк Ледчек оказался превосходным командиром, вызывающим у подчиненных нужный градус ненависти, смешанной с уважением.

За семь лет службы все его идеалы выцвели и потеряли смысл. Людей, ради которых и затевалась вся его жизненная эскапада, он разлюбил. Так вышло, что год за годом он видел только неприглядные их стороны, только убийц, поджигателей, крупномасштабных воров, наркоторговцев, шлюх и рабов, подпольных хирургов и прочую человеческую мразь.

Они и стали для Дюка олицетворением человечества. Он смутно осознавал, что существует другое человечество, ради которого он и ведет свою борьбу, но другое, хорошее, человечество, наверное, жило на другой планете и не высовывало оттуда нос.

Друзей у капитана не было, женщины тоже, и не потому, что большой замок висел на дверце в душу капитана, а потому, что ему было лень.