К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

— Мягко говоря, финансовые круги столицы обеспокоены не на шутку. Этот генерал хочет управлять деньгами так же, как управляет своими солдафонами. Но этот номер у него не пройдет, о банкиров он поломает зубы.

Все эти фантастические цифры — четыре миллиона, двенадцать — звучали для меня как нечто невероятное. Я невольно почувствовала, что говорю сейчас с человеком совершенно иного плана, чем мой муж и его друзья. Это был человек неблагородный, без особых привычных мне принципов, но по-своему цепкий и сильный, этого нельзя было отрицать. «И я могу упрятать его за решетку, — снова пронеслось у меня в голове. — Наверняка Бонапарт понимает, как опасен для него Клавьер… такой решительный… и владеющий вдобавок капиталом в тридцать миллионов франков…»

Не подозревая, какие мысли будоражат мое сознание, банкир вполголоса повторил:

— Я и мои друзья готовы объединить усилия с вами, роялистами. Передайте это супругу, мадам, и, если возможно, господину Кадудалю. Ходят слухи, что господин Кадудаль намеревается похитить первого консула по дороге в Мальмезон. Так вот, если б это случилось, если б какие-нибудь смелые люди увезли этого корсиканского вымогателя из Парижа куда-нибудь подальше и подольше не отпускали, многие коммерсанты не пожалели бы денег, чтобы помочь этим удальцам.

Я чуть не подпрыгнула, услышав такое. Похитить первого консула! Несмотря на то, что я была супругой одного из самых видных роялистов, ничего подобного мне слышать не приходилось.

— Это полная ерунда! — заявила я озадаченно. — Об этом совсем нет речи! Как… как только можно выдумать подобное?

Он откинулся за спинку кресла.

— Вы, мадам, просто передайте своим друзьям то, что я говорю. Из своих источников я знаю, что такие планы есть. Но, вероятно, их не обсуждают с женщинами, и это правильно. — Он улыбнулся: — Не всякий, подобно мне и Талейрану, признает силу женщин в политике.

От меня не укрылось, как вежливо и учтиво он вел этот разговор. Если не считать словечка «милочка», пару раз по привычке слетевшего у него с языка, в течение всей беседы он уважительно величал меня «мадам», чего я со времен взятия Бастилии у него не наблюдала. В общем, Клавьер был совершенно уверен, что говорит с преданной супругой роялиста, знатной дамой, не помышляющей ни о чем, кроме как о помощи мужу. Он не угрожал, не язвил, не намекал на прошлое, некогда связавшее нас кратковременными любовными узами, — он вел себя со мной, как с герцогиней, чуть ли не впервые ему представленной. «Надо же, как возжелал союза с роялистами! — подумала я даже с некоторым злорадством. — Быстро же нужда научила его хорошим манерам!»

Однако вслух я не знала, что ему сказать. Я наперед знала, что никогда в жизни не заговорю с Александром о Клавьере и не буду пересказывать ему этот разговор. Нет-нет, это совершенно исключено. Но вот с другой стороны… если мне понадобится отомстить банкиру… то есть если мне очень захочется… я вполне могу использовать эти неожиданно свалившиеся на меня сведения.

— Мне надо подумать, — сказала я негромко, и была в тот момент совершенно искренна. Мне действительно очень многое надо было осмыслить. — Да и вообще уже поздно. Сейчас вернется Эме и…

— Я провожу вас до выхода. На пороге сейчас невероятная толчея, вам не удастся сразу отыскать свою карету.

Я не очень хотела этого, но не стала протестовать, отчасти потому, что голова моя была занята иными мыслями, отчасти и из-за того, что публика у Фраскати действительно внушала мне опасения. Пусть уж поохраняет меня, на него после этого разговора можно положиться… Довольно галантно он довел меня до выхода, предупредительно распахивая передо мной двери. В какой-то миг его рука случайно дотронулась до моей руки, а сам он, подавшись вперед, оказался так близко, что его шляпа коснулась моей.

Я отдернула пальцы. Он остановился на миг, в его серых глазах мелькнуло нечто похожее на огонек интереса.

— Пройдемте уже, — сказала я резко. — Вечереет.

Усмехнувшись, он с поклоном пропустил меня вперед.

У входа действительно было людно. Масляные светильники, сделанные в форме греческих факелов, рассеивали темноту весеннего вечера оранжевым сиянием. Их блики отражались в стеклах окон. Ржали лошади. Коляски подъезжали одна за другой, из них выходили пары, стайки молодых девушек с кавалерами. Было шумно и суетно. Клавьер дал поручение своим слугам найти экипаж герцогини дю Шатлэ.

— Я мог бы и сам доставить вас домой, — заявил он вдруг, бросив на меня пытливый взгляд. — Моя пара здесь. Однако вы откажетесь, не правда ли?

— Правда, — отрезала я. — Откажусь.

«Его пара» — это были две тонконогие, изящные вороные лошади, нервные, капризные, породистые животные, запряженные в открытую коляску, ожидавшую хозяина на лучшем месте у входа в ресторан Фраскати. Украшенные серебряной сбруей, невероятно ухоженные, они производили впечатление чрезвычайно дорогих — да и, в сущности, таковыми были, я-то разбиралась в лошадях.

— Они бесподобны, — вырвалось у меня невольно. — А вы что, сами правите?

— Это модно сейчас в Париже. Проехаться по Елисейским полям, самому держа вожжи! Черт возьми, я это люблю.

Какая-то странная атмосфера повисла между нами. Я даже не могла бы сказать, что это, — атмосфера тревоги, что ли, противостояния и какого-то странного, замешанного на тревоге и антагонизме влечения… Краска поневоле стала разливаться у меня по лицу. Клавьер не сводил с меня взгляда, изучая мой наряд: шелковое платье в белую и черную полоску, которые, сливаясь, образовывали прелестный серый фон, мои туфли из мягкой серой кожи с жемчужными пряжками, кашемировую накидку и светлую шляпу из фетра, мои сливочного цвета перчатки… когда я натягивала их, он, казалось, не упускал из виду ни одного моего движения.

Я чувствовала, что происходит что-то неуместное. Вот незадача, где же эта карета и этот Брике? Почему так долго приходится их ждать?… От волнения жилка забилась у меня на шее, и пересохло в горле. Сейчас этот банкир брякнет что-то не совсем пристойное, я чувствовала это интуитивно… он же откровенно любуется мною как женщиной!

— Вы приехали в Париж с детьми? — спросил Клавьер вдруг.

Изумленная, я повернула к нему лицо. Меньше всего на свете я ожидала от него такого вопроса!

— Послушайте, — сказала я решительно, едва справляясь с удивлением. — Вам лучше думать о своих детях!

— Да, вы правы. — Он мечтательно улыбнулся. — У меня теперь есть дочь. Клеманс, она родилась в январе. Это такой милый цветок, если б вы знали.

Меня почему-то не на шутку взбесили эти слова. Надо же, какая нежность к какой-то сопливой Клеманс! Сорокалетний мужчина наконец-то поверил, что обзавелся