Самые яркие звезды - Анна Тодд

Из дома кто-то вышел, кто-то вошел. Гости развлекались.

Я замолчала.

Последним вышел парень в белой рубашке с красным пятном на груди. Я велела своему воображению заткнуться, пока пятно от соуса не превратилось в нечто похуже.

Каэл не сводил с меня глаз.

У меня перехватило дыхание.

Парень с пятном на рубашке спустился с крыльца и сел в машину. Я видела его в кухне – один из приличных друзей Остина. Приличные всегда уходят первыми.

– А потом? – спросил Каэл.

– Она пошла к двери, просто пошла, как будто отправилась в магазин. Нас даже не окликнула. Не оглянулась. Вообще ничего.

Он кашлянул. Может, ему надоели эти подробности?

Я поинтересовалась:

– Тебе попадались анкеты с вопросами типа: что ты будешь спасать при пожаре?

– Нет.

– На «Фейсбуке», например. Тебя спрашивают, что ты будешь спасать, если загорится дом, и ответ как бы говорит о твоем характере. Если будешь спасать альбом со свадебными фото – вывод о тебе один, а если коллекцию винила – совсем другой.

Каэл поднял брови, словно никогда не слышал подобной чепухи.

– Я серьезно! В общем, бред, конечно, и я, когда побежала наверх за Остином, думала: «Ну и дурацкие же вопросы! В такую минуту никто и не вспомнит о барахле…» Но раз я сама вспомнила про анкету, это много обо мне говорит.

– Это говорит, что твой разум старался уберечься от паники. Правильная реакция.

Я помолчала, обдумывая его слова.

– Ну вот, я прибежала к Остину и давай его трясти. Мы вместе бросились вниз – он бежал впереди и крепко держал меня за руку, а когда мы выбежали из дома, мама спокойно стояла на лужайке и смотрела на пожар. Вряд ли она нарочно подожгла; по-моему, она вообще не понимала, что происходит.

– Карина…

– Получилось, как в каком-нибудь старом кино, где безумец поджигает дом, а потом смотрит, словно в трансе, на пожар. – Я от неловкости засмеялась. – Извини, все мои истории слегка за гранью…

– Карина…

Господи, как же он произносит мое имя!

– Да все… – Я хотела сказать: «Да все нормально». Я всегда так говорила, когда рассказывала эту историю. Хотя рассказывала я ее нечасто. Но теперь, сидя здесь, в темноте, рядом с Каэлом, который задумчиво слушал, я поняла: никак не нормально. Я могла погибнуть. И Остин мог погибнуть.

«Не нормально» – точное описание моей жизни.

– Ты хорошо рассказываешь.

Как мило. Не «твоя мать, похоже, с приветом». А «ты хорошо рассказываешь». Мне понравилось спокойствие, с каким он это выдал.

– Ой, да я сама уже не знаю, что плету.

Отлично знаю: длинные истории с уводящими в сторону подробностями.

– Ты говорила, что не хотела в армию.

– А, да… – Я собралась с мыслями. – Отец надолго уезжал, а когда возвращался – опять проходил подготовку. Вечно его не было дома, и сам он от этого страдал, и мама. Такая жизнь ее и подкосила, понимаешь?

Он кивнул.

– И после того пожара мы с братом друг другу пообещали, что никто из нас такую жизнь не выберет.

– Разумно. – Каэл оглядел двор. – А хочешь, про себя расскажу?

Я из вредности повертела головой. Он улыбнулся.

– Ясно. Ну а я хочу рассказать. Мне, черному парню из Ривердейла, служба направила жизнь в другое русло. И не только мне, а всей семье. Отец моего прадеда был рабом, а что я? Единственная работа, которую я нашел, – сортировать овощи в супермаркете, а так у меня есть приличная машина, и я могу помогать маме.

Каэл вдруг замолчал.

– Говори уже!

Он улыбнулся моему нетерпению.

– Ну, и все прочее. Конечно, трудно, иногда дьявольски трудно, но только так я сумею когда-нибудь пойти в колледж, а пока – прокормиться, не имея образования.

Я молча переваривала сказанное. Да, Каэл не зря пошел служить. Удивительно: армия повлияла на его жизнь совсем не так, как она повлияла на мою.

– Понимаю.

– У любой вещи есть две стороны.

Я прошептала:

– Да, как минимум две. Твоя мама, наверное, тобой гордится.

– Еще бы. Рассказывает всем и в церкви, и везде, где слушают, что ее сын – солдат. У нас в городке это не пустяк.

Значит, Каэл еще и скромный.

– Местная знаменитость, – поддразнила я, прислоняясь к его плечу.

– Точно. Но не как Остин, – добавил он, потому что мой брат опять завопил.

– Ой, нам пора в дом. Нужно ему напомнить про военную полицию, а то нагрянут, а у нас тут совершеннолетний – только Мендоса.

Я достала из кармана телефон – проверить время. Было почти полдвенадцатого.

– И в ближайшие полчаса никто не повзрослеет.

Вечеринка сошла на нет. На кофейном столике валялись пивные бутылки и пластиковые стаканчики, игровой пульт праздно лежал перед телевизором. На диване вытянулись расслабленные тела, а кто-то и на полу разлегся. Сплошь парни (и в основном военные). Единственная девушка – подруга Остина – сидела на полу, слегка покачиваясь в такт музыке. В общем, вела себя так, как одиночки на празднике, когда хотят показать, что все у них хорошо и они здорово веселятся.

– Хочешь выпить? – предложила я Каэлу.

Он встряхнул опустевшую бутылку.

– Да, пожалуйста.

Мы вышли из гостиной, осторожно переступая через обтянутые джинсой руки-ноги. В кухне никого не было.

Среди множества пивных бутылок и коробок совершенно терялись предметы, с помощью которых Эстелла пыталась оформить кухню во французском деревенском стиле: полотенце с надписью «CAFÉ», фарфоровая фигурка петуха, металлическая вывеска Boulangerie; кстати, по словам Элоди, моя мачеха произносила это слово неправильно.

Теперь, на фоне давно знакомых предметов, когда Каэл стоял так близко, излучая тепло, кухня сделалась совсем маленькой. А он казался огромным, и я едва не задела его локтем. Он чуть подвинулся, встал к холодильнику, а мне, конечно, понадобилось взять лед в морозилке.

Каэл так поспешно отскочил, что споткнулся о мои ноги и стал извиняться.

– Ничего… – пробормотала я.

Его присутствие меня… нервировало. Хотя, наверное, «нервировало» – неподходящее слово. Когда нервничаешь – чувствуешь напряжение или впадаешь в панику, а у меня не было ни того, ни другого. Просто при нем обострялись все чувства, окружающее проявлялось ярче, живее. Рядом с ним у меня и голова лучше работала.