Самые яркие звезды - Анна Тодд

Настроение в гостиной как-то изменилось. Я это сразу почувствовала. Каэл замер. Остин двинулся к шутнику и его товарищу.

– Трое? Правда? А в магазине с тобой их штук десять было.

– Не смешно шутишь, Джонс. Ты тоже, Дубровски. Шутки – явно не ваш конек. Бросьте или проваливайте. – Остин кивком указал на дверь. Глаза у него остекленели, но он полностью соображал, что делает.

В комнате наступила тишина. Только нудно играла мелодия из заставки к видеоигре.

– Ладно, остынь, мы отваливаем, – сказал «Пей до дна!».

Под всеобщее молчание Джонс и Дубровски поставили бокалы на стол и ушли. Мендоса и Остин обменялись долгими взглядами.

– Кто такие? – спросила я, когда дверь закрылась.

– Из нашей роты, – сказал Мендоса. – Я думал, люди как люди, ну, и пожалел их: молодые, недавно к нам поступили, ни семьи здесь, ни друзей.

– А вот нефиг быть таким добреньким! – Остин шлепнул его по спине, и мы рассмеялись. – Видишь, к чему приводит доброта? Давайте выпьем текилы и больше не будем тратить время и выпивку на всяких придурков.

– Это не просто текила, друзья мои. – Мендоса поднял бутылку. – Это аньехо – выдержанная. Вкус – нежнейший.

Он показал мне бутылку, и я, прочитав под его взглядом этикетку, кивнула.

Аньехо там или не аньехо, но пить мне больше не стоило. Хоть я и унаследовала от мамы выносливость по отношению к разным излишествам, теперь чувствовала, что в крови уже и так много алкоголя. У меня даже щеки пылали. Притом Каэла я почему-то видела более отчетливо. Бывают такие моменты, когда вдруг начинаешь видеть человека по-другому. Как будто картинка приобретает резкость, а краски становятся чуть сочнее, чуть ярче.

Каэл в это время стоял на кухне, о чем-то говорил с Остином. Чувствовалось в Каэле нечто такое… Спина прямая, взгляд более оживленный, чем всегда… Олицетворение невозмутимости – и в то же время что-то от него исходило. Что-то сильное и непонятное.

Мне хотелось присмотреться.

– Ты сам откуда?

– Из-под Атланты. А ты? – Каэл продолжал пить пиво.

А мне сказал – из Ривердейла. Сейчас, наверное, не захотел уточнять. Хорошо, что мне он назвал город. У нас как бы появился небольшой общий секрет.

Остин сделал широкий жест.

– Отовсюду. Северная Каролина, Техас… Отец – военный, сам понимаешь.

Каэл кивнул.

– Да, понимаю.

В дверь позвонили.

– Пицца? Надеюсь. Целый день не ел. – Остин пошел открывать.

– Ты голодный? – спросила я у Каэла.

– Вроде бы. А ты?

Я покивала и жестом пригласила его пройти в гостиную. Он улыбнулся и сунул пивную банку в мусор.

– Еще будешь? – спросила, посмотрев на свой пустой стакан.

– Мне хватит. Кто-то должен вести машину.

– Ну да. – Я закусила губу. Каэл стоял так близко, что касался меня плечом. – Я могу остаться здесь ночевать.

Он, кажется, удивился.

– И ты оставайся. Места полно.

Я не помню, в какой момент мы остановились. Он смотрел на меня сверху вниз, а я на него снизу вверх. До сих пор помню карие глаза, полуприкрытые изогнутыми ресницами. И пахло от него корицей.

В голове у меня замкнуло. Связь между мыслями и языком нарушилась.

– Ну, то есть тебе не обязательно оставаться, бери мою машину или вызывай такси. Я просто предложила, потому что я-то уже, видимо, не поведу, а твоя машина…

Каэл наклонился ко мне.

У меня перехватило дыхание.

– Тогда возьму еще пива, – тихонько сказал он.

Его губы были совсем рядом с моими. Я замерла.

Каэл взял пиво и выпрямился. А я только заморгала.

Выходит, я ждала от него поцелуя?

Именно, ждала.

Потому и дышала так, словно поднялась бегом на несколько этажей.

Наконец я собралась с мыслями и хрипло выпалила:

– И я выпью.

И полезла в холодильник за льдом. Холодный воздух приятно освежил разгоряченное лицо. Пару секунд, наполняя стакан, я наслаждалась этой прохладой.

Каэл ждал, прислонившись к стене и попивая пиво.

Я была в смятении. Странно с ним общаться – то на меня снисходит покой, то я вся на взводе.

До гостиной мы дошли молча. Народу в доме не прибавилось, наоборот, два придурка ушли, но поскольку все подтянулись в гостиную, образовалась толпа. Как ни пыталась я себя успокоить, сердце бешено стучало.

Остин разговаривал с доставщиком пиццы. Он отсчитал ему наличных, а остальные купюры скомкал и сунул себе в карман. Насколько я знала, работал Остин на полставки и то и дело перехватывал денег у папы. Мой брат никогда не умел обращаться с деньгами. Даже когда подрабатывал в каникулы, тратил все заработанное в первый же день. Я и сама была ненамного лучше, так что не мне судить, но все-таки откуда у него деньги? Совершенно непонятно.

– Кари! Тащи тарелки! – Остин раздавал гостям коробки с пиццей.

Голова уже отказывалась думать. Хотелось просто развлекаться и не переживать из-за того, что от меня не зависит. Я столько лет пыталась так жить; может, сегодня вечером у меня наконец получится?

Лучшие друзья девушек – черные джинсы. Это вам не обычные синие, в них ноги кажутся длиннее. А цвет – самое то, когда на свидании нужно вытереть жирные после пиццы руки. Хотя у меня же было не свидание. Или свидание?

Сомневалась я из-за того, как на меня смотрел Каэл. Я вообще удивилась, что он согласился со мной пойти. Впрочем, с ним вечно так – никогда ничего точно не знаешь.

Мы опять сидели рядышком на диване. У Каэла на коленях на расстеленной салфетке стояла пустая тарелка. Она была совсем чистая, и на салфетке – ни пятнышка. А у меня на тарелке валялись корочки и уцелевший ломтик пепперони. Салфетку я заляпала соусом. Зато на черных джинсах никаких пятен не видно. И на том спасибо. Не слишком я опрятная, с Каэлом не сравнить. И уж тем более с Эстеллой – безупречной хозяйкой, чье фото в широкой темной рамке висело над диваном. Лица я со своего места не видела, и все равно она действовала мне на нервы. Эту фотографию я хорошо помнила – они снялись в одной из многочисленных поездок. Папа стоял рядом с Эстеллой – широкая улыбка, морской загар. Американская пляжная готика.

Каэл привстал, потянулся за коробкой.

– Захвати мне салфетку, – попросила я.

Другой, может, высказался бы по поводу того, как я уделала все соусом, а Каэл молча взял коробку с пиццей и салфетки и сел на место. От него исходило такое тепло… Наверное, виновато было мое воображение. И гормоны.