Еще одна блондинка - Сандра Мэй

Даже Снорри Стурлуссон пал жертвой ее хулиганства и обаяния. Ирландский волкодав, потомок могучих псов Кухулина и Фердиада, Снорри при одном ее появлении начинал вести себя, словно щенок, которого приласкал хозяин. И однажды даже Гортензия чуть не лишилась чувств, когда в гостиную вошел слегка смущенный Снорри, обритый совершенно непристойным образом.

В тот день Джон сорвался. Он схватил Жюли за руку, приволок ее в библиотеку и долго кричал, пытаясь добиться ответа на два вопроса: «зачем?» и «как ей это удалось?». Когда он охрип и смолк, Жюли кротко объяснила, что сначала хотела избавить пса от репьев, а потом ей захотелось посмотреть, как бы мог выглядеть гигантский доисторический пудель. В довершение всего дверь в библиотеку распахнулась и сам пострадавший ворвался внутрь. Отчаянно виляя хвостом и в душе раскаиваясь, Снорри Стурлуссон облаял Джона, решительно осудив его поведение по отношению к Жюльетте.

Потом были мраморная нимфа и Железный Человек, потом дрессированные мышки, из-за которых кухарка разбила фарфоровую супницу семнадцатого века, еще потом – переклеенные за ночь обои в спальне дворецкого Бигелоу (неечастный едва не слег от ужаса, заснув при патриархальных ромбах с букетами роз, а проснувшись при размноженных на цветном ксероксе портретах пресловутого Оззи Осборна).

И ведь не ленилась же она совершать все эти глупости! А самое противное заключалось в том, что Джон понял не так давно. Злился и негодовал только он. Он один. Только он не понимал, что смешного в прибитых к полу сапогах садовника. В остриженном под пуделя Снорри. В гонках на самокатах, которые она устроила для деревенских ребятишек.

Джон злился, пытался призвать ее к порядку, норовил серьезно поговорить с тетей, а в результате стал едва ли не изгоем. Веселый смех в каминном зале по вечерам замолкал мгновенно, как только он появлялся в дверях. Кстати, эти вечера стали куда более оживленными. Даже жена викария превозмогла свой ужас перед тетей Гортензией.

Он ничего не мог поделать со своей детской, абсолютно дурацкой обидой, нараставшей как снежный ком, и от этого бессилия злился еще сильнее. Но в глубине души росло и крепло, постепенно обретая четкие очертания, еще более страшное ощущение. На самом деле Джон боялся именно его – боялся, но шел ему навстречу, словно влекомый мощным магнитом.

Эта хрупкая девочка, этот зеленоглазый бесенок, эта неугомонная бестия Жюли Арно снилась ему по ночам.

И в этих снах ему было наплевать, что она несовершеннолетняя!

Джон Ормонд испытывал самую настоящую плотскую страсть, вожделение... Назовите это тысячей других имен, их будет недостаточно. Он хотел ее, этого золотоволосого эльфа с огромными, вечно изумленными и хитрыми глазами цвета изумруда. Он помнил запах ее прозрачной кожи. Знал наизусть почти незаметный рисунок из крошечных родинок у нее на щеке. Чувствовал ее приближение издалека. Боялся смотреть ей в глаза – и не мог не смотреть.

Он, взрослый, тридцатитрехлетний мужчина, был беспомощен перед юной девушкой, даже не догадывавшейся о том черном пламени, которое бушует в душе ее опекуна. По крайней мере, ему очень хотелось верить, что она не догадывается. Иначе выход мог быть только один – застрелиться.

Джон с маниакальным упорством следил за Жюльеттой, отыскивая в непроизвольных движениях, интонациях, поворотах и наклонах ее головы и в прищуре глаз черты сходства со своими родственниками. Себя он в расчет не брал. Он и так знал, что Жюли похожа на него. Нет, не внешне. Она слишком хрупка и юна. Но она понимала его с полуслова, догадывалась, о чем он скажет в следующий момент, часто заканчивала за него фразы...

Джону и в голову не приходило, что для всего этого могут быть и другие объяснения.

Он с мрачным и тоскливым ужасом видел в ней дядю Гарри. Он не хотел давать ужасу Имя, но в глубине души знал его.

Если Жюли действительно дочь дяди Гарри, то она его, Джона, сестра. Если внучка – племянница. В любом случае его страсть к ней – преступление, не только перед законом, но и перед Природой. Перед Богом.

И даже будь они чужими по крови... Как он мог даже представить себе, что этот ребенок узнает о его чувствах?!

Сзади в кустах раздался шорох, и Джон поднялся со скамейки, весь в собственных переживаниях. Не хватало еще, чтобы кто-то услышал его душераздирающие вздохи! Достаточно и того, что все чаще он стал просыпаться посреди ночи с криком «Жюли!». А уж что ему перед этим снилось...

Кусты затрещали, и из них вылетела маленькая молния. Взметнулись по ветру золотые волосы, два изумруда полыхнули лукавыми огоньками совсем близко, тонкие сильные руки обхватили Джона за шею, а звонкий голос возвестил:

– Попался, граф!

А в следующий момент произошло то, что бывает в жизни сплошь и рядом. Разум опоздал. Чувства пришли к финишу первыми.

Синеглазый мужчина крепко сжал девушку в объятиях и с глухим стоном боли и отчаяния впился в ее изумленно раскрывшиеся губы.

Это не было дружеским, отеческим, шутливым или каким бы то ни было еще поцелуем. Честно говоря, больше всего это походило на самоубийство. Обреченный и сгорающий в огне собственной страсти, Джон целовал Жюльетту в первый и последний раз в своей жизни. Он знал это с первого мгновения, но сделать ничего не мог. Сейчас девочка испугается, и ее гибкое маленькое тело беспомощно забьется в его руках, а потом она его возненавидит и уедет из замка.

И ничего подобного не случилось. Более того, куда-то исчезла девочка. В объятиях Джона восхитительными изгибами и загадочными поворотами таяло в сладкой неге тело Женщины, прекрасной, мудрой, умелой, обольстительной, желанной и желающей. Прошел первый миг удивления и бездействия, и Жюли ответила на его поцелуй с такой страстью, с таким жаром, что он немедленно потерял остатки разума.

Теперь он целовал ее шею, плечи, глаза, щеки, а потом оказалось, что его губы ласкают ее соски, и она уже почти полностью раздета, а на нем самом нет рубашки, и кровь его гудит, выпевая грозную и древнюю песнь, зажигающую пламя под стиснутыми веками и расплавляющую тела, как жидкое золото...

Он остановился за секунду до Конца Света. Словно на всем скаку поднял над пропастью на дыбы упряжку взбесившихся коней. Почти отшвырнул от себя тяжело дышавшую Жюли, и что-то внутри его тела отозвалось мучительным стоном.

– Прости меня... Слышишь, прости... Только не уходи... Это безумие... Я виноват, только не уходи...

– Джон...

– Девочка, прости! Я не должен был... Господи, за что... Прости меня, девочка...

– Джон!

– Я больше не взгляну на тебя, клянусь. Я уеду из замка. Прошу тебя, прости...

Жюли до крови закусила губу, стоя на коленях в песке, почти голая, в расстегнутых джинсах, без футболки, прижимающая руки к бешено вздымающейся груди с напряженными, болезненно чувствительными сосками. Поцелуи Джона еще не остыли на ее коже, но он уже был далеко, за тысячу лет и миль от нее.

Огромный, смуглый, широкоплечий красавец стонал раненым зверем, скорчившись в двух шагах от нее, и переливались на мощной спине шары мускулов, огромные кулаки били землю, словно вымещая на ней всю боль, которая рвалась с губ мужчины, добровольно отказавшегося от любви в эту минуту....