Еще одна блондинка - Сандра Мэй

– Свезло мне с мамочкой, спасибо, папочка.

– Перестань, а?

– Помаду сотри.

– Какую помаду?

– А хрен ее знает, чем пользуется твоя стерлядь.

– Кто?

– Стерлядь. Она на нее похожа. Видел в ресторане?

Джон хотел возразить, но тут в памяти всплыл прием в «Амбассадоре» в честь министра просвещения и смешная длинноносая рыба на длинном фарфоровом блюде: скошенные к носу глазки, пучок петрушки, зажатый в мелких зубках... Джон неуверенно хихикнул. Потом еще раз. А потом согнулся пополам и стал хохотать до слез, до икоты, до тихих стонов и полной невозможности остановиться. Жюльетта оставила в покое косички и некоторое время с интересом наблюдала за ним, а потом прыснула и присоединилась.

Отсмеявшись, они уселись на подоконник рядышком, и тут девушка грустно спросила:

– Ты в нее влюблен?

– А что, это бросается в глаза?

– В глаза бросаются только ее зубы. Я спрашиваю, влюблен?

– Видишь ли, Жюли...

– А я совсем тебе не нравлюсь?

Он задохнулся и умолк. Сердце опять переместилось в район горла, и звуки снова стали ватными.

– Нет, я в том смысле, она же страшненькая. Холеная, но страшненькая. А я девчонка хоть куда!

– Жюли...

– Да ладно, не парься, граф. Это я так, по привычке. Все я понимаю.

И тут он слетел с подоконника, схватил ее за плечи, развернул к себе, тряхнул и прорычал:

– Ничего ты не понимаешь, девчонка, ничего! Потому что я и сам ничего не понимаю. Одно я могу сказать тебе точно. Ты мне не нравишься. Я тебя люблю. Очень. Но завтра я уеду в Лондон, а вернусь только перед семейным праздником. А потом женюсь на Меделин.

– Что ты сказал?

– Не ваше дело! Ты этого не поймешь, я сам этого не понимаю, объяснить, соответственно, не могу. И кончен разговор. Чики-пуки!

– Ты поэтому... сегодня...

– Не смей! Молчи! Не говори со мной! И не смотри на меня своими зелеными прожекторами!

– Граф, ты грубиян какой-то прямо...

– Прекрати!

– Да я же разве что? Я только так, интересуюсь, а что мне теперь делать, ежели и я тебя люблю?

– Замолчи! Я не слушаю тебя! И ты ничего не говоришь!

– Я люблю, тебя!

– Не слушаю!

– Ну и дурак.

Она не могла пошевелить руками, потому что он все еще потряхивал ее за плечи, поэтому просто вытянула шею и с размаху поцеловала его в губы. Потом осторожно отцепила его руки, бочком выбралась на открытое пространство и пошла себе босиком по персидскому ковру, свистя сквозь зубы и накручивая на палец косичку.

В конце коридора она обернулась и сказала совершенно спокойным голосом:

– Не уезжай прямо завтра, ладно? Мы с Гортензией собрались в Рединг на скачки, Элли сказала, что туда приехал цирк. Я xoчу, чтобы ты сходил со мной туда. Потом уедешь Лондон. Это почти по дороге. Чао-какао.

И ушла.

Сопливая девчонка взяла себя в руки и спокойно ушла, а он, граф, лорд, потомок воинов и аристократов, остался стоять в идиотской позе, разорванный в клочья, разбитый отупевший от собственного бессилия. Все выплестнулось в этих бессвязных воплях – выдержка, рациональность, умение хладнокровно трезво мыслить, умение вести себя, сохрать лицо – все и сразу. Рассыпалось прахом, рассялось в вечернем воздухе, и остался дрожащий от усталости и нервного потрясения мальчишка, растерянный, одинокий, абсолютно готовый принять решение. Ледяная статуя Джона Ормонда разлетелась на тысячу осколков, явив миру погибающее от тоски, кровоточащее сердце. Только сердце свое он сейчас слышал. Оно билось в груди, в ушах, в горле, на кончиках пальцев, оно грохотало боевыми барабанами, изо всех сил перегоняя кровь по измученному, словно избитому телу. Никогда прежде Джон такого не испытывал. И подозревал, что только что отказался от СЧАСТЛИВОЙ возможности испытать это хоть когда-нибудь еще.

Утром он встал очень рано, разбитый и измученный. Хотел побриться, но передумал, с горечью посмотрел на небритого мужика с синяками под глазами, жалостно взирающего на него из глубины зеркала, вздохнул и стал собирать вещи.

Бросил на середине. Это было привычкой того, умершего вчера вечером Джона Ормонда. Дурацким приспособлением, способом занять себя Важным Делом. На самом деле в лондонском доме у него полный гардероб вещей, какой смысл возить это тряпье с собой?

Занялся было деловыми бумагами, но оставил на столе и их. Все это были копии, в Лондоне имелся второй экземпляр, а подлинники ему были ни к чему, потому что сотрудники в офисе прекрасно знали свое дело, а в деталях он все равно ничего не смыслил. Он уже давно ввел прекрасное правило – в начале месяца подписывал чистые листы бумаги, на которых по мере необходимости его работники оформляли контракты и договора. Он привык им доверять полностью, и они его никогда не подводили.

Зачем он едет в Лондон? Что ему там делать? Чем он вообще занят в жизни?

В половине девятого – завтрак, с десяти до двенадцати – деловые встречи, потом офис, клуб, ланч, газеты. Вечером концерты и спектакли, потом ужин, в одиннадцать – отбой. Прекрасная, размеренная жизнь. Скучная, как диетическое питание язвенника.

Он женится на Меделин, и жизнь станет разнообразней. Скажем, завтрак можно перенести на девять... Но лучше на восемь – тогда они не будут встречаться за столом, Меделин любит поспать. В театры будут вместе ходить. Теща любит симфоническую музыку, правда, предпочитает постмодернизм.

Он вяло натянул на себя пиджак – и тут же яростно содрал его с себя. Почему он, как идиот, все время ходит в костюме и при галстуке?! Тем более сегодня они едут на скачки и в цирк. Господи, какой цирк... Неужели он сможет посмотреть сегодня в глаза Жюльетте?

Оказалось – смог. Две его дамы, довольные и полностью экипированные, щебетали в столовой, попивая кофе и уминая пирожные с кремом. Говорили они о своем, девичьем: у Аллитерации ложная беременность, поэтому в третьем заезде можно попробовать поставить на Трассу, конечно, при условии, что Констанция пойдет по внутренней дорожке, – у нее плохо получается вход в поворот...

Джон вяло пожелал фанаткам лошадей доброго утра и сел за стол, но в этот момент дамы замерли и дружно уставились на него. Джон занервничал.

– В чем дело? Что-то не так?

– Жюли, ты не поверишь, но я совершенно забыла, как он выглядит в джинсах...

– Отпад!

– Точно! Смотри-ка, а ты еще довольно молод, мой мальчик. И это пуловер... Знаешь, совсем неплохо.

– Граф, мы в восхищении.

Джон заерзал на стуле и нервно подвинул к себе кофе.

– Мы не опоздаем?