Шипы и розы - Лана Каминская

Маслянистая жидкость карамельного цвета стекла в ложку. Не успела Малеста попробовать привстать ещё раз, как та самая ложка оказалась прямо у неё под носом.

– Пей. Ну. – Тим звучал жёстко. – Зубы-то разжать можешь?

Малеста про себя кивнула и приоткрыла рот. Настойка, к вкусу которой она давно привыкла, обожгла горло, а запястье Тима перехватили холодные, тонкие пальцы.

– Не уходите.

Андервуд недовольно поджал губы.

– Это ведь вы, да? – Малеста говорила сбивчиво, с придыханием. – Вы сотворили со мной такое?

И пальцы другой руки принялись заново терзать несчастное покрывало, чтобы прикрыть им всё, что осталось на виду.

– Я сделал это для того, чтобы ты могла дышать. Не должен был? Хорошо, тогда давай повторим. Грохнись в обморок ещё раз – я перешагну и пойду дальше по своим делам.

– Обморок? – Малеста наморщила лоб, вспоминая. – Да-да. Я шла... нет... бежала по коридору, как у самой двери вдруг закружилась голова. Я вошла в спальню, а потом... Это вы во всём виноваты. Вы довели меня до головокружения, а теперь, получается, я должна быть вам благодарна...

Тим снова хмыкнул. Отошёл к туалетному столику, нашёл стеклянную пробку, закупорил ей бутылочку с лекарством и вытер ложку носовым платком, выуженным из вороха разбросанных по комнате вещей. 

– Выходит, с какой стороны не посмотри, я всегда буду в выигрыше, а ты... – Тим обернулся. – Да не смотрю я на тебя, не смотрю, не дрожи. Вот. Чтобы тебе было спокойней. 

И Тим, в пару-тройку широких шагов преодолев расстояние между туалетным столиком и кроватью, рванул несчастное покрывало на себя, хлопнул им пару раз в воздухе, распрямляя, и оно медленно и плавно осело, укрывая Малесту с головы до кончиков пальцев на ногах.

– Чего вы добиваетесь? Вы уже унизили меня достаточно, чтобы я поняла, что проиграла.

– Ты ведь хочешь, чтобы я уехал?

– Больше всего на свете. Если вам нужны деньги, но вы боитесь просить у отца, скажите мне. У меня скопилось немного, и я всё отдам, только перестаньте мучить меня и убирайтесь. От одного вашего вида мне становится дурно.

Тим нервно рассмеялся.

– Твой кошелёк тощ, но даже если там целое состояние, оно всё равно мне не интересно.

– Тогда что?

– Я скажу, но только на ушко. Вдруг за дверью подслушивают слуги, а я за день столько раз ставил тебя в неудобное положение.

– От вас другого не приходится ждать.

Малеста напряглась, стоило Тиму подойти и наклониться так близко, что его дыхание осталось у неё на щеках. И когда его губы нечаянно коснулись её шеи, по телу пошла дрожь, смешанная со страхом и волнением, и такая сильная, что в висках вновь запульсировало. Но стоило шёпоту, щекочущему мочку уха, проникнуть в сознание, как взрыв возмущения захлестнул леди Андервуд, лицо побагровело, и руки чуть не разорвали край покрывала в клочья.

– Вы... вы просто ничтожество!

Тим выпрямился.

– Стоимость вещицы всего несколько шиллингов, а ты так кипятишься. Пару минут назад ты предлагала мне всё своё состояние, а сейчас распаляешься из-за какой-то ерунды. Я мог снять её, когда ты была без сознания, но джентльмену не положено лапать бездыханную даму.

– Вы не джентльмен, вы чудовище, – прохрипела Малеста.

– Всего-то какая-то жалкая подвязка. У тебя таких десятки в комоде – я видел. Не бойся, отец пропажи не заметит, а я обещаю, что уеду из дома тотчас же.

– И больше никогда здесь не появитесь.

– Как будет угодно. Сам рваться в это место уж точно не буду.

– Будь тогда по-вашему... Возьмите.

– Взять?

– Там, в комоде. Возьмите подвязку и убирайтесь с моих глаз.

– Я не думал, что ты ещё и глухотой страдаешь. Я просил подвязку с твоей ножки. Тебе выбирать, будет это правая или левая.

– В таком случае вы получите её завтра утром. Я слишком слаба и не могу подняться, чтобы броситься исполнять вашу унизительную прихоть.

– Ну, нет, – протянул Тим, – дождь за окном становится всё тише и тише. Если за ночь он прекратится, то не успеет петух пропеть, как меня в Девонсайде не будет. Воздух здесь отравлен ядом, и каждая минута для меня – настоящее мучение. Поэтому, если у тебя нет сил, то у меня их достаточно, и, как снимать подвязки, я знаю. Делал это много раз.

С этими словами Тим в одно движение сдвинул часть покрывала в сторону, задрал юбки верхнего и нижнего платьев, провёл ладонью по шёлковому чулку и стянул заветное кружево.

– Теперь мы в расчёте.

– Паршивец, – Малеста шипела от ярости. – Вон из моей спальни! Ненавижу!

– Потише, а то слуги услышат, примчатся. И что они увидят? Ты ведь так старалась избежать позора...

– Вон.

– Я ухожу, – ответил Тим, театрально поклонился и с издёвкой бросил: – Мне было приятно возобновить знакомство с вами, матушка. Надеюсь, больше мы никогда не увидимся.

Дверь за Андервудом захлопнулась уже через пять секунд. Впереди был ужин, а позади – общение, от которого только зубы сводило. Вожделенная подвязка была добыта, и мараться пришлось меньше, чем Тим изначально планировал.

В отцовском доме Тима ничто больше не задерживало. Настолько не задерживало, что, остановившись на полпути к своей комнате, Андервуд заехал кулаком по стене в коридоре, заставив тем самым пошатнуться целых две гравюры, и досадливо воскликнул:

– Вот же чёрт. Совсем забыл спросить про сумасшедшую с болот. А ведь шёл именно за этим.

*шатлен – распространённая вещь дамского гардероба, начиная со второй половины 19 века. Традиционно шатлен – это носившийся на поясе крючок с цепочками, на которые подвешивали ключи, ножницы и прочие атрибуты хозяйки дома. Чуть позже появились сумочки-шатлены, которые тоже подвешивались к поясу и в которых удобно было хранить разные мелочи, включая нюхательную соль, без которой ни одна дама не мыслила жизни.

Способность спать крепко и сладко – неотъемлемая привилегия тех, кто не умеет мыслить быстро. Чарльз Джонатан, компетентный дворецкий поместья банкира Андервуда в Девонсайде, последний раз мыслил быстро с несколько десятков лет назад, ранней осенью, когда услышал шаги своего отца, приближающиеся к сеновалу, где он, тринадцатилетний подросток, курил свою первую трубку. С тех пор, сделав медлительность и чопорность своими неотъемлемыми чертами и главными плюсами, Джонатан всегда спал крепко. Исключение составила эта ночь. С самого утра компетентный распорядитель был не в себе и лихорадочно расхаживал по мягчайшему ковру парадной гостиной.

В большой комнате он был один, и даже горничные ещё не встали и не потянулись на кухню заваривать чай. Зато на втором этаже уже вовсю шумел дверцами шкафа и ящиками комода молодой хозяин, спешно собирая саквояж и швыряя в сумку разложенное ранее по полочкам белье.