Большое зло и мелкие пакости - Татьяна Устинова

— А когда она в сторону посмотрела, ты не видел, кто еепозвал?

— Не знаю. Дядька какой-то.

— Ты его видел, этого дядьку?

— Там темно было, — сказал Федор, — какого-то дядьку явидел, но я не знаю, он ее звал или не он.

— А узнаешь, если его увидишь?

— Узнаю, — уверил Федор.

Стреляли не сбоку, стреляли спереди, поэтому вряд ли“дядька” имел отношение к выстрелу, и все же, все же…

— А Потапова ты знаешь?

— Знаю! — оживился Федор. — Когда его по телевизорупоказывают, мама всегда меня зовет и говорит, что она с ним в одном классеучилась. И еще она говорит, что если я буду хорошо учиться, то смогу статьтаким же знаменитым, как Потапов.

— Идиотка, — пробормотала Алина.

Никоненко на нее оглянулся.

— А где он был, Потапов, когда мама упала, ты не видел?

— Видел. Он сзади шел. Прямо за мамой.

— Он один шел или с кем-то?

— Не знаю. Он просто шел. А когда мама упала, он самыйпервый к ней подбежал.

— Подбежал?

— Ну, не подбежал, потому что он очень близко был, он как-то— раз, и оказался рядом с ней. Ему кричали — уходи, уходи, — а он не уходил, онрядом с мамой на корточках сидел. Или даже на коленях.

Очевидно, кричал проворонивший все на свете охранник.

— Слушай, Федор, а спиной к тебе и лицом к маме кто стоял,ты не заметил? Все ведь тебе навстречу шли, да? А к школе вместе с тобойкто-нибудь шел?

— Шел, — согласился Федор, — какая-то девушка шла.

— Какая девушка?

— Ну… такая. Красивая. Не такая красивая, как Алина, новсе-таки красивая.

Никоненко усмехнулся.

— Какая красивая? Высокая? Или не очень?

— Нет, не высокая, — решительно заявил Федор, — гораздо нижеАлины. Как мама. И шуба у нее была такая… Голубая и белая.

— Шуба? — переспросил Никоненко. Что еще за шуба, когда наулице почти плюс десять?

— Там и вправду кто-то был в норковой шубке, — вдруг сказалаАлина, — в такой коротенькой голубой шубке. Точно. Как это ты, Федор, запомнил?

— Был еще дяденька в светлей куртке, он боком стоял. И ещеодин в коричневом плаще. Только куда они потом делись, я не знаю. Я только намаму смотрел.

Никоненко не хотелось записывать. Он был уверен, что собьетФедора с мыслей, если станет записывать, но все-таки он достал ручку ималенький блокнотик и записал: “Норковая шубка, светлая куртка, коричневыйплащ”. Федор покосился на раскрытый блокнот.

— А что потом?

— А потом все закричали, подбежала Алина, и я ничего невидел, потому что она меня спиной повернула, Я даже не понял, что мама… что смамой… что…

Мордочка у него странно набухла, губы повело в сторону, и онвдруг во весь голос завыл, именно завыл, а не заплакал.

Алина кинулась к нему и стала бестолково вытирать ему лицоскомканным носовым платком, и уговаривать, и шептать на ухо, и прижимать ксебе, а он все выл и выл.

— Стресс, — сказал Никоненко равнодушно. Немножко слишкомравнодушно, но ему очень жаль было Федора, который только сейчас осознал, какстрашно ему было.

— Вы садист! — в лицо ему выпалила Алина. — Вас надоизолировать от людей, ясно вам?! Если вам еще раз взбредет в голову поговоритьс нами, обращайтесь к моему адвокату!

— Опомнитесь, — насмешливо сказал Никоненко, — к какому ещеадвокату?

Анискин опять куда-то подевался. Куда-то он все времяпропадал в присутствии этой мымры. Игра в деревенского детектива никак нескладывалась. Или они просто так устали вместе с Анискиным?

— Дайте мне ваш адрес, — приказал он мымре, вовсе неуверенный, что она его послушается, — если вы мне понадобитесь, я заеду. Илиеще кто-нибудь.

Он записал адрес и сказал Федору, который все еще судорожновсхлипывал:

— Держись, парень! Ты молодец. Только в следующий раз, когдамы с тобой будем разговаривать, постарайся не плакать.

— Никакого следующего раза не будет, — отчеканила Алина,взяла Федорову ладошку и поволокла его к двери.

— Ну-ну, — неопределенно пробормотал Никоненко.

Глядя в ее возмущенную спину, он дошагал до конца коридора,прикидывая, не поговорить ли ему еще раз с врачом, когда из-за обшарпанногоугла прямо на них вышел Потапов Дмитрий Юрьевич.

— Ну что? — спросил он, не повышая голоса. — Как дела?

* * *

— Капитан Никоненко Игорь Владимирович, уголовный розыск.

— Потапов Дмитрий Юрьевич, Министерство по делам печати иинформации.

— Мне бы поговорить с вами, Дмитрий Юрьевич.

Потапов на секунду заколебался, и Никоненко понял, что онколеблется.

“Не хочет он со мной разговаривать. Он играет благородную иважную роль “отца родного”. Он не погнушался приехать узнать о здоровье бывшейодноклассницы, которую подстрелили вместо него, а я ему мешаю. Я напоминаю емуо том, что его самого чуть не убили, что его охрана ни черта не охраняет, чтоему — “самому Потапову” — придется теперь давать показания, что-то такоевспоминать, рассказывать…”

И еще Никоненко решил почему-то, что Потапов прикидывает, непозвонить ли ему сию минуту Томину Борису Васильевичу, министру внутренних дел.

Ты бы, Борис Василич, укротил своих бойцов, честное слово!..Когда на улице стреляют — их нет никого, а как показания снимать, так они туткак тут! Топорная работа, Борис Василич, распустил ты их…

Однако Потапов звонить Борису Василичу не стал.

Благородный, понял Никоненко.

— Вы… подождете меня? — спросил он довольно холодно. —Вообще-то я приехал узнать, как Маня Суркова себя чувствует, я…

— Нам сказали, что она справится, — вдруг подал голос Федор,которого в некотором отдалении держала за руку мымра Алина Латынина. Отлюбопытства мымра по-черепашьи вытягивала вперед худую шею. — У нееположительная… эта самая… как ее… Алин, ну что у нее положительное-то?

— Динамика, — подсказала Алина.

Потапов повернулся к ним, и Никоненко показалось, что так онвсегда дает понять, что аудиенция окончена.

Хрен с вами, решил Никоненко, неожиданно приходя вбешенство. “Я никому не нужный, маленький капитан из уголовного розыска, а вывсе большие шишки. Вы можете вызывать своих адвокатов, звонить Борису Василичуи демонстрировать мне свое презрение. Я стерплю. Потому что это моя работа”.