Гончие смерти - Антон Грановский

Вопль ужаса и отчаяния потряс темные, волглые стены темницы. Два охоронца, сидевшие по ту сторону решетки и игравшие в кости, вздрогнули и, повернув головы, уставились на узника. Тот захрипел и заворочался во сне.

– Вот орет, – тихо проговорил один ратник другому. – Ажно мороз по коже. Хотел бы я знать, что ему снится.

– На кой ляд?

– Да ни на кой. Просто интересно.

– Прогневишь волхвов, узнаешь.

– Не приведи Белобог! – Молодой ратник быстро обмахнул лицо охранным знаком. Затем снова угрюмо посмотрел на узника и недовольно проговорил: – До прихода волхвов еще два часа. Дай ему еще отвара, Миляй.

Второй ратник, пожилой, с иссеченным шрамами лицом, наморщил лоб и с сомнением проговорил:

– Не знаю, Кряж… Может, ему хватит? Гляди, как трясется. Откинет копыта, волхвы с нас три шкуры сдерут.

– А коли страхов накопится мало, так они все равно озлятся, – возразил молодой охоронец. – Помнишь, что было три дня назад, когда волхвы не насытились?

Пожилой Миляй слегка побледнел от неприятного и страшного воспоминания. Проронил сквозь зубы:

– Ладно. Дам ему еще отвара, но немного.

Он взял со стола крынку с темной жидкостью, поднялся с лавки и двинулся к узилищу, гремя по пути ключами.

Вскоре охоронец Миляй уже поил узника отваром, приподняв его голову, чтобы пролить поменьше. Кряж задумчиво посмотрел на длинные, грязные седые волосы узника и тихо спросил:

– Миляй, а сколько ему лет?

Охоронец пожал плечами:

– Не знаю.

– Должно быть, старик, – задумчиво проговорил молодой охоронец. – Волосы, вишь, совсем седые.

– Волосы седые, а кожа молодая. Гляди – морщин-то почти нет. Да и зубы еще крепкие. Лет тридцать, должно быть. Навряд больше.

– Надо же, – удивился Кряж. – А глянешь со стороны – совсем старик.

Миляй отнял от губ узника крынку и сказал:

– Это все сны. Тебя бы туда на три ночи, тоже бы поседел.

– Типун тебе на язык, Миляй! – воскликнул Кряж и обмахнул себя охранным знаком.

Пожилой Миляй засмеялся. Проверил, крепки ли на руках и ногах узника оковы, а затем вышел из клетки.

Прошло немного времени, и узник вновь заметался во сне.

– Началось, – с придыханием проговорил Кряж. – Никак не могу привыкнуть к тому, как это у них начинается. Ты только посмотри на него, Миляй. Сам лежит на топчане, а душа его уже далече.

– Незачем тебе об этом думать, Кряж, – сухо посоветовал пожилой охоронец. – Лучше бери кости, и продолжим игру. Мне еще нужно отыграть у тебя свою фибулу.

– Отыграешь, как же! – усмехнулся Кряж. – Скорей проиграешь вторую!

Идти по ночному лесу – дело неприятное, жутковатое и очень опасное.

Коней у Лесаны и Хлопуши больше не было. Лесана поступила с ними странно и жутко. Сперва дунула им в морды какой-то перетертой травкой. Кони сразу закачались, а потом опустились на колени, постояли так чуток да и завалились набок. Хлопуша было испугался, но Лесана успокоила его, объяснив, что кони просто уснули.

После этого Лесана достала из сумки-ташки, притороченной к поясу, крынку с какой-то темной, едко пахнущей жидкостью и обрызгала этой жидкостью все вокруг.

– Теперь ни одна лесная тварь к коням близко не подойдет, – пояснила Лесана. – Да и люди, коли случится им здесь проходить, обойдут это место за версту, сами не зная, почему.

Хлопуша посмотрел на спящих коней и спросил:

– Не проснутся ли?

– Не проснутся, – заверила его Лесана. – Пока я сама их не разбужу.

– А если не разбудишь.

– Тогда так и помрут во сне.

– От голода? – севшим от ужаса голосом спросил здоровяк.

Лесана кивнула.

– Угу.

Хлопуша помолчал, потом вздохнул и изрек:

– Нет ничего страшнее, чем такая смерть. Случилось мне как-то голодать. Так я до того ослаб разумом и духом, что чуть не слопал жабу.

– Сколько ж ты голодал? – поинтересовалась Лесана, окинув взглядом упитанную фигуру здоровяка и чуть задержавшись на его объемистом животе.

Хлопуша вздохнул и ответил:

– Три дня. Коли б на четвертый не поймал в силки куропатку – быть бы мне жабоедом. Фу. – Он поморщился и передернул плечами.

Первые десять минут, шагая по лесу, Хлопуша то и дело возвращался мыслями к уснувшим коням. Каково им там, в темноте, посреди чужого и страшного леса? Что, если их мучают жуткие и тяжкие сны? Волчьи оскаленные морды, или чего похуже?

Представляя себе это, Хлопуша беспрестанно вздыхал от жалости к бедным коникам. Наконец, Лесана не выдержала и спросила, не поворачивая головы:

– Ты чего это развздыхался, здоровяк?

– Да так, – хмуро ответил Хлопуша. – Просто вздыхается. Должно быть, от ночного сквозняка. Меня в лесу по ночам всегда сквозняк прохватывает.

В следующие полчаса никто из них не проронил ни слова. Мрачен был лес. Мрачен и неприятен. Земля под ногами стала влажной и мягкой. Вначале шли быстро и ловко, но потом ноги стали утопать все глубже и глубже, и вытаскивать их обратно становилось все труднее и труднее.

– Жаль, что мы не лоси, – пожаловался Хлопуша, нарушив тягостное молчание. – Лосям хорошо, у них ноги длинные, и в ногах этих страшная сила. Ему что болото, что лес – промчится и не заметит.

Лесана продолжала молча двигаться вперед.

«Может, у них в лесах лоси не водятся?» – подумал Хлопуша. И снова вздохнул, еще тягостнее, чем прежде.

Ночь была лунная. Глаза Хлопуши давно привыкли к темноте, и он довольно сносно различал силуэты деревьев и черные груды кустарников. Хотя, конечно, это не делало ночную «прогулку» приятней. За каждым деревом и кустом Хлопуше виделся притаившийся враг.

Вскоре ноги странников перестали проваливаться, но теперь на пути у них встали заросли ивы и ольхи. Здесь Лесана намного опередила Хлопушу, ловко огибая кустарники и стволы деревьев.

– Человек не должен бродить в лесу по ночам, – ворчал здоровяк, недовольный тем, что ему приходится прятаться за бабьей спиной.

– Почему? – спросила, не оборачиваясь, Лесана.

– Потому что глаза человека не видят во тьме. А глаза лесных хищников – видят.

– А Первоход тоже не видел по тьме? – поинтересовалась Лесана.

– Первоход? Первоход, пожалуй, видел.

– И все же он человек?

– Пожалуй, что человек.

– В твоем голосе я слышу неуверенность. – Лесана усмехнулась. – А ты знаешь, что в Хлынь-граде многие считают Глеба Первохода таким же порождением Гиблого места, как оборотни и стригои.