Туман на родных берегах - Дмитрий Лекух

Шор тяжело вздохнул.

И, фыркая по-медвежьи, полез в оборудованный на американский манер прямо в кабинете, за фальшивой стенкой из драгоценной карельской березы, забитый напитками бар.

За початой, но не допитой бутылкой не менее драгоценного, чем карельская береза, знаменитого «шустовского» коньяка.

– Ну, – спрашивает, разливая густой ароматный напиток по толстостенным хрустальным бокалам, – и что вы мне таки хотите этим сказать, дорогой друг? Что сложись все иначе, и Валя стал бы знаменитым поэтом? А мой хороший товарищ и отличный художник Адольф Шикльгрубер не менее знаменитым диктатором? Так вот: это чушь! Хотя бы потому, что каждый человек уникален. Валька – не без литературных способностей, но слишком толстокож, чтобы стать хорошим художником. А Гитлер, напротив, слишком нервен, тонок, раним и манерен, для того чтобы управлять и манипулировать людьми. Пусть каждый занимается своим делом, благо у них у обоих неплохо получается…

Никита задумчиво покачал головой.

– Извините, Осип. Вы, конечно, знаете Валентина Петровича куда дольше, чем я. Но вот толстокожим я бы его точно не назвал. Это, скорее, – маска, самовоспитание. Ему нужно быть толстокожим ради дела, которому он служит. Ради Империи. Вы, как и я, сыщик, а значит, психолог. А уж такого-то – трудно не угадать…

Шор досадливо махнул рукой.

– Да прекратите, Никита! Я действительно был товарищем Вали еще в те времена, когда он писал стихи и считался чуть ли не учеником академика Бунина. На самом же деле всем его «творчеством» руководило одно: жажда всеобщего обожания. Он ее и утолил, через политику. Где и вправду, по всей видимости, состоялся, – его действительно любят. Впрочем, давайте лучше выпьем…

Сказано – сделано.

Ворчаков с наслаждением покатал жидкий шустовский огонь между языком и небом, проглотил.

С удовольствием затянулся вовремя раскуренной папиросой.

Осип, как более старший и опытный, проглоченный залпом коньячок закусил – долькой чуть подсохшего лимона.

– Нда, – сказал оценивающе.

Шустов – он Шустов и есть.

И они немедленно повторили.

– А знаете, Никит, – неожиданно хмыкнул, выдыхая тонкий коньячный аромат Осип Беньяминович Шор. – Я тут вот что подумал: вы, вполне возможно, правы. И мой хороший товарищ, отличный художник Адольф Шикльгрубер, окажись он каким-то невообразимым для меня образом у власти, мог бы много чего натворить почище Вальки Катаева. Черт его знает, мне вообще иногда начинает казаться, что людей творческих во власти быть не должно ни при каких обстоятельствах. Там место только сухим прагматикам. Это, конечно, будет безумно скучно, – жить без новых Лоренцо и Чезаре Медичи. Но мне отчего-то кажется, что лучше – все-таки – так…

Обед, приготовленный очередной дальней Осиной родственницей, подрабатывавшей у его домоуправительницы горничной и кухаркой одновременно, вновь произвел на Никиту сильнейшее впечатление.

Таяли на языке копченые по-горячему черноморские ставридки и знаменитая одесская барабулька, задорно хрустели на зубах свежие огурчики, блестели росой пучки молодого зеленого лука, петрушки и сельдерея, хрустел красный редис, подмигивал фиолетово базилик, искрились разломами исполинские розовые помидоры.

Оглушающе пах острым мясом и луком огромный осетинский пирог.

Дымились в небольших плошках густая кавказская солянка, красная жгучая фасоль с травами и овощное рагу.

Белела паром молодая картошка под густой деревенской сметаной.

Густо искрилось в грубых двухсотграммовых стаканах молодое, немного шипучее вино.

Сладко шипели жареные с чесноком баклажаны.

Плакал густыми слезами свежий кавказский сыр.

Было хорошо…

Насытившись, оба немного расслабились, однако у Ворчакова все же тускло сосало под ложечкой: что-то он – не они, а он, лично ответственный за безопасность Вождя, – упустил.

Что-то важное.

– Скажите, Осип, – вздыхает, отхлебывая молодое вино, – вы в современной музыке как, разбираетесь?

Шор фыркнул.

Отошел ненадолго в дом, вернулся, бросил на обеденный стол, заботливо убранный хозяйкой, пару пачек заканчивающегося у Ворчакова питерского «Дюшеса».

– В молодости, – закуривает, – неплохо танцевал под негритянский джаз. И разумеется, очень любил танго. Сейчас уже должность не позволяет. Начальник угро, кривляющийся, как черножопая обезьяна, – это неприлично. Особенно если этот начальник, хоть и крещеный, но как ни крути – еврей…

Никита с благодарностью спрятал одну из принесенных Осипом пачек в карман легкого, по одесской жаре, льняного пиджака.

Улыбнулся.

– Вопрос вашего происхождения, Осип Беньяминович, – смеется, – я постараюсь более не поднимать. Вы отличный сыскарь и преданный России государственный служащий, это главное. Хотя сейчас, как вы понимаете, я не об этом. У нас не так давно состоялся с Валентином Петровичем весьма странный разговор. Его почему-то беспокоит один негритянский спиричуэл. Некая мелодия под названием «Туман на родных берегах». Вам это ни о чем не говорит?

Шор почесал бритый затылок и странно скривился.

– Нет, – отвечает, – я даже мелодии такой ни разу не слышал. А вы это к чему?

– Да если честно – ни к чему. Вождь ничего не говорит просто так, не по делу. А тут – обратил наше с Лаврентием внимание на эту композицию, которую я, как и вы, ни разу не слышал. Вот мне и подумалось: может, это песенка из вашей совместной юности. Мне очень не нравятся подобные загадки, на которые я не знаю ответа.

Осип понимающе кивнул.

– Валентин и вправду не любит говорить загадками, предпочитает определенность. Именно потому он и не стал поэтом, хотя способности, несомненно, имел. Но вы не там ищете, Никита Владимирович. В нашей юности были другие песни. Совсем другие… Может, попросить чаю? Или кофе сварить?

Никита на секунду задумался.

– Лучше кофе. А то наелись от пуза, может в сон потянуть. Нам с вами сегодня еще работать…

Шор словно бы на секунду задумался, а потом заразительно, немного по-детски рассмеялся.

– Заседание продолжается, господа присяжные заседатели! Но командовать парадом тут буду я. Поэтому мы с вами сначала распорядимся заварить нам зеленого чая, для бодрости и пищеварения. А потом я растоплю мангал и изображу настоящий турецкий кофе в песке, очень крепкий и сладкий. Спать точно не захочется. Как, согласны?!

Никита, тоже смеясь, развел руки в стороны:

– Вы, Ося, и мертвого уговорите. А пока, до чая, может, еще вина? И давайте-ка попробуем порассуждать, чем могла напугать нашего Валентина Петровича невинная негритянская мелодия. Вот не идет она у меня из головы, и все тут. Боюсь что-то важное упустить. А в моем деле, как и в вашем, Осип, сами понимаете, мелочей не бывает.