Слова, из которых мы сотканы - Лайза Джуэлл

Мужчине по имени Джек двадцать семь лет, и, разумеется, поскольку жизнь Робин теперь происходит внутри романа, он оказывается вовсе не банковским клерком, студентом или менеджером по работе с клиентами, а писателем. Настоящим писателем с уже опубликованными книгами. Он не пишет толстые романы с модными туфлями на обложке, нет, он пишет небольшие, элегантные книги с размытыми фотографиями на обложке, с короткими названиями из одного слова. Он издал свой первый роман в двадцать пять лет, второй роман – в прошлом году, а теперь наполовину написал третий. А поскольку это художественное осмысление реальной жизни, Джек, разумеется, только что продал за десятки тысяч фунтов права на киносценарий по своей первой книге, и, даже несмотря на то, что его книги выходят небольшими тиражами, его банковский счет выглядит вполне прилично для того, чтобы предлагать все более идиллические места для встреч и совать Робин двадцатифунтовые бумажки для оплаты такси в те вечера, когда она уезжает домой.

Впрочем, в последнее время Робин все чаще не возвращалась домой. Она оставалась у Джека, в фотогенично обшарпанной маленькой квартире с одной спальней в пузатом оштукатуренном доме на зеленой Холлоуэй-сквер, где имелась кровать-переросток со спинкой из гнутого железа и абстрактной картиной, криво подвешенной над ней. Робин ходила босиком по этой чудесной старомодной квартире в его безразмерных свитерах и пила чай из огромных кружек «Старбакс», сидя на скрипучем, но элегантном диване, голова Джека покоилась на ее коленях, а она ласкала кончиками пальцев его блестящие волосы. Она никогда в жизни не чувствовала себя более прекрасной и жила так, как ей всегда было предназначено, за миллионы лет до ее рождения предначертано звездами, отдаленными на миллиарды световых лет.

Когда она расставалась с Джеком, то листала фотографии на своем айфоне, их фотографии вдвоем, с распростертыми руками, соприкасающимися головами, улыбающимися в объектив камеры. В последнее время она много фотографировала: вид из окна Джека, его руки, сцепленные на бокале, их нехитрое хозяйство, разложенное на столе в пабе, затылок Джека, вмятины от их голов на пустых подушках, снятые ранним солнечным субботним утром. Ни одна деталь не была слишком мелкой или незначительной; ни один аспект их союза не был недостоин визуальной летописи. Джек поддразнивал: «Я только что уронил кучку хумуса на полу в кухне, быстрее сделай фотку!»

Но Робин ничего не могла с собой поделать; если ее жизнь превратилась в роман, то теперь она снимала фильм по книге. На всякий случай, полагала она. На тот случай, если все пойдет вразнос. Потому что в книгах с модными туфлями на обложках что-то всегда шло не так. Девушка знакомится с парнем. Девушка влюбляется в парня. Между парнем и девушкой возникает дурацкое недоразумение, и они расстаются.

Но Робин не могла и помыслить о том, что безупречный союз двух родственных душ, не отягощенных никакими комплексами, когда-нибудь сможет размотаться до конца, как пленка старого кинопроектора.

А когда это произошло, она поняла, что живет уже не в романе с модными туфлями на обложке, а в книге с размытой фотографией на обложке и с коротким названием из одного слова.

Робин уже знала об этом, даже до того, как ее внутреннее «я» начало подавать сигналы. Если честно, она подумала об этом с самого первого раза, когда увидела Джека. Она заставила его ждать две недели, прежде чем переспать с ним, не в какой-нибудь жалкой попытке заставить его повариться на медленном огне и не для того, чтобы удовлетворить свою женскую прихоть, даже не для того, чтобы продлить ветреную невинность первых свиданий. Робин не играла в игры и не пользовалась сексом как инструментом принуждения. Она заставила Джека ждать из-за смутного, но назойливого, грызущего беспокойства, поселившегося в глубине ее души. Робин не могла определить его источник или дать ему название, но оно оставалось там, затаенное во тьме.

Разумеется, она преодолела его.

Она была влюблена.

Она была великолепна.

И Джек был великолепен.

Ей нужна была более основательная причина, чем смутное беспокойство, чтобы отвергнуть его заигрывания. И в сущности, начиная с того момента, как их отношения были скреплены интимной близостью, это ощущение исчезло.

За две недели произошли и другие вещи, но она игнорировала их, поскольку возможность того, что ее первоначальные опасения могли оказаться основанными на чем-то реальном, была слишком неприятной для дальнейших размышлений по этому поводу.

Был один разговор, состоявшийся на нарядной террасе дома друзей в Тафнелл-парке. Джек уже говорил Робин, что его отец умер; это выяснилось на первом свидании. Его отец погиб в автомобильной аварии, когда Джеку было восемь месяцев от роду. Это обстоятельство сблизило их. «Бедные мы, бедные, – сказала Робин. – Никто из нас не знал отца в лицо». Оба состроили печальные гримасы и рассмеялись, не потому, что это было забавно, а потому, что это была их общая печаль, и они сохраняли права на нее.

Робин познакомилась с Сэм, матерью Джека, примерно через месяц после начала их отношений. Она была симпатичной женщиной с экстравагантно подкрашенными волосами, которые носила собранными на макушке и скрепленными большой перламутровой застежкой. Все в Сэм – от выверено неброской одежды от «Sweaty Betty»[16] до привычки ходить дома босиком – выдавало принадлежность к верхушке среднего класса, а ее небольшой коттедж с двумя спальнями на окраине Сент-Олбанса служил прекрасной выставкой мебели от Гильдии дизайнеров конца 1990-х годов и антикварного соснового шпона.

Сэм называла Робин «душенькой» и приветствовала ее поцелуями в обе щеки и завороженно-нежным взглядом. Они сидели в старомодной сосновой кухне с чугунной эмалированной раковиной; в бледно-желтом одеянии от «Agi&Sam»[17] мать Джека курила «Мальборо лайтс» у задней двери и выдувала дым через уголок рта, где его немедленно подхватывал сквозняк и заносил обратно.

– Вы вдвоем смотритесь прелестно, – произнесла Сэм хриплым голосом джазовой певицы.

Робин и Джек обменялись взглядами и улыбнулись. Они и так это знали.

– Джек много говорил о тебе, – продолжала Сэм, выбросив окурок на клумбу и закрыв заднюю дверь.

– Надеюсь, только хорошее?

– Можно сказать и так. И, будучи матерью только одного драгоценного мальчика, я должна признать, что, когда он пришел домой и сказал, что влюбился в студентку, которая хочет стать педиатром и похожа на молодую Меган Фокс[18], это прозвучало музыкой для моих ушей! Я даю вам свое благословение.

Сэм присоединилась к ним за обеденным столом в фермерском стиле, зафиксировала Робин своим прямым взглядом и снова улыбнулась. Робин улыбнулась в ответ, гадая, о чем думает Сэм.