Слова, из которых мы сотканы - Лайза Джуэлл

Когда в среду утром Мэгги пришла в хоспис, Дэниэл полулежал в кровати, держа в руке кружку чая и перелистывая газету. Он добродушно взглянул на Мэгги поверх своих узких очков для чтения.

– Bonjour, – сказал он, и в его словах прозвучала улыбка, которая не отразилась на лице.

Мэгги была застигнута врасплох. Вчера, когда она покинула его, он заснул после долгих метаний и бормотания о вещах, не имевших никакого видимого смысла. В какой-то момент он повернулся к Мэгги со слюной, пузырившейся в уголках рта, и пробормотал: «Это ты. Ты есть. Не! Позволяй! Мне! Умереть!» Она поговорила с дежурными сестрами, и они сказали: «Возможно, это потому, что метастазы проникают в мозг. Это значит, что его поведение становится более сумбурным». Мэгги боялась уходить из дома сегодня утром, боялась того, что может обнаружить. Насколько ей было известно, Дэниэл мог умереть в любой день. Она принесла ему немного сухофруктов и орехов в йогуртовой оболочке, купленных в недавно открывшемся магазине, и Дэниэл с затаенным удовольствием смотрел на бумажный пакетик, когда она достала его из сумки и положила перед ним.

– Ну, как? – сказала Мэгги. – Сегодня вам лучше?

Дэниэл кивнул и отложил газету.

– Сейчас я чувствую себя очень хорошо, хотя и не знаю почему. Возможно, мне действительно становится лучше. – Он сухо рассмеялся, и Мэгги неуверенно улыбнулась. Шутки такого рода обычно выводили ее из равновесия. Черный юмор. Юмор висельника. Мэгги не имела того свойства характера, которое позволяет смеяться перед лицом невзгод. Для нее единственным отношением к смерти было мрачное уважение.

– Ну что же, – пробормотала Мэгги. – Сегодня вам лучше, и это замечательно.

Она посмотрела, как Дэниэл запустил пальцы в коричневый пакет и вытащил целый сушеный абрикос. Дэниэл предложил ей пакет.

– Нет, спасибо, – отказалась она. – У меня есть свой.

Она смотрела на Дэниэла, когда он откусил кусочек от янтарного комка и принялся жевать. Он уже несколько дней ничего не жевал. Он уже давно не держал в руках газету или чашку чая. Смерть играла в детскую игру, с озорством приплясывая вокруг него: «Вот она я! Нет, нет, обознался! Я здесь… нет, я здесь!» Когда Мэгги спрашивала медсестру: «Как долго осталось?», она неизменно получала ответ: «Это может случиться в любое время». Смерть не просто бьет палкой и уходит, оставляя тебя умирать. Сначала она играет с тобой. Смерть сует твою голову в унитаз в знак неизбежной кончины, а потом за шиворот вытаскивает тебя обратно. Смерть была не так проста, как представляла Мэгги.

– Пошли, – сказал Дэниэл и откинул одеяло. – Давайте немного прогуляемся.

Мэгги встревоженно посмотрела на него:

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен. – И тут он широко, лучезарно улыбнулся.

Он двигался медленно, но говорил быстро. Мэгги захотелось иметь при себе диктофон: слова шумно сыпались из Дэниэла, как монеты из игрового автомата, когда выпадает джекпот. Она взяла его под руку и слушала так внимательно, как только могла, но все равно какие-то слова пропадали в бурунах его настойчивости и акцента.

– Знаете, – сказал Дэниэл, – это неправда, что у меня нет ребенка. Совершенная неправда.

Они вышли в сад. Там было слишком холодно для Мэгги, которая оставила свой жакет у кровати Дэниэла и осталась лишь в хлопковой блузке с рукавами в три четверти. Но солнце сияло, и они стояли возле пруда с золотыми японскими крапами, сновавшими под нефритово-зеленой поверхностью воды.

Мэгги вопросительно посмотрела на Дэниэла:

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду… – Он повернул свое красивое лицо к солнцу и прищурился. – Я имею в виду, что у меня есть дети в этом мире.

– Ну… – Мэгги запнулась, не зная, как ей следует отнестись к заявлению, что у него были интимные отношения с другими безликими женщинами, в то время как с ней он не продвинулся дальше первой базы.

– У меня их четверо, – продолжал он. – Два мальчика и две девочки. Двадцать девять лет, двадцать семь, двадцать один и восемнадцать. Только представьте! Четверо детей. И еще представьте, Мэгги, что я никогда не видел этих детей. В сущности, я прожил целых тридцать лет, делая вид, будто их не существует. Что они просто, comment s’apellent… что-то вроде сказочных существ? Понимаете, вроде призраков? Одни люди верят в них, другие не верят. Если только не видели своими глазами. А поскольку я никогда не видел этих так называемых детей, то они как бы не существуют, n’est-ce pa?

– Я не понимаю. – Мэгги высвободила свою руку. – Как можно…

– Я отдавал свою сперму, Мэгги Мэй[22]. Мои драгоценные семена, я отдавал их неизвестным дамам и просил, чтобы эти дамы получали семена и взращивали их, но не пытались найти меня со своими детьми.

– Вы были донором спермы?

– Да, был. Можете себе представить, Мэгги? Только представьте, что я занимался этим. Теперь это кажется таким далеким. Таким… необыкновенным. Сейчас это кажется необыкновенным, но тогда выглядело нормальным, даже рутинным делом. Знаете, все равно что сдавать кровь, тоже доброе дело. А теперь… теперь я наконец понимаю, что сделал. Теперь, когда я постарел и практически умер, это наконец стало для меня реальностью. Я создал жизнь, Мэгги! – Он стиснул ее запястья. – Вы можете поверить? Я создал жизнь! Я, Дэниэл Бланшар! Я создал четыре жизни! И знаете, может быть, теперь эти жизни создадут другие жизни. То есть… да, моих внуков! Где-то там есть четверо взрослых людей, которые живут своей жизнью, пока моя подходит к концу, и мы полностью, абсолютно, нерасторжимо связаны друг с другом. Это… это похоже на чудо. Да, чудо! И мне понадобилось тридцать лет, чтобы понять это, тридцать лет для того, чтобы осознать, что я совершил.

Мэгги стояла и смотрела на Дэниэла. Его глаза сияли. Он казался почти безумным. Но выглядел счастливым. И она понимала, что он говорит правду.

– Как вы думаете, Мэгги Мэй, уже слишком поздно? Слишком поздно для того, чтобы познакомиться с ними?

Мэгги затаила дыхание. Раньше она никогда не видела его таким открытым, таким чувствительным. Где-то глубоко внутри всколыхнулось ноющее чувство: любовь, смешанная с жалостью и страхом. Мэгги слабо улыбнулась.

– О, мой дорогой, – сказала она. – Мой дорогой.

Раньше она никогда не называла Дэниэла «дорогим». Его манера держаться не допускала этого. Но она ощущала это сейчас, она чувствовала, что он был ее дорогим, милым, замечательным человеком, и что она любила его всем своим существом, что она смогла бы как-то вынести его смерть, но не сможет вынести, что он умрет с этой дырой в сердце.

– Не знаю, – сказала Мэгги. – Не представляю, поздно или нет. Я не знаю, как устроены эти вещи. То есть, что вам известно об этих детях… об этих людях? У вас есть какой-то способ связаться с ними?