Встревоженные тугаи - Геннадий Ананьев

Так же много в камышах, как и пыли, было комаров. Они зло зудели, лезли в глаза и нос, в уши, облепляли шею, лоб и, как ни отмахивался от них Рублев, они наседали, мстя, казалось, за то, что люди потревожили их, в такую жару выгнали из тени широких камышовых листьев.

«Дает майор! – с неприязнью думал Рублев. – Что, нельзя по дороге идти?»

Антонов же, словно поняв мысли Рублева, повернулся к нему и повелел:

– Сильней приминай камыш. Чтоб не вдруг поднялся. Самому здесь ходить. По дороге нельзя. Просматривается она с сопредельной стороны в нескольких местах. И если засекут, что наряд здесь прошел, а обратно не вернулся, догадаются, что есть у нас где-то на реке пост наблюдения.

Более часа проминали они новую тропу до песчаной гряды, когда же вышли в конце концов из камышей, едва ощутимый ветерок коснулся их потных лиц, и они вздохнули полной грудью сухой, горячий воздух, полный аромата луговых цветов. Словно из ада в рай попали.

– Потр-ряс! – с наслаждением протянул Рублев и еще раз глубоко вздохнул. – И комар-ры, собаки голодные, остались в своих вонючих логовах.

Антонов, вытерев платком пот на лице и шее, скомандовал:

– Дальше – под прикрытием барханов пойдет тропа. Пригнуться – и за мной.

Пошагали меж лессовых барханов. Еще медленней, чем в камышах. Чтобы не вспугнуть фазанов. Сейчас они купаются в пыли, и, если идти медленно, фазан убежит в тугаи или за другой холм, а если быстро, то затаится за колючим кустом, а когда останется до него несколько метров, взлетит с громким криком.

– Почему, гвардеец, идем медленно? Знаешь? – спросил Антонов Рублева.

– Спешить, вер-роятно некуда, – пожав плечами, ответил тот.

– Здорово выкрутился. Но я спрашиваю серьезно. Знаешь? Нет? Тогда слушай и запоминай. Наматывай на ус.

И Антонов, продолжая медленно двигаться между барханами, стал рассказывать молодому пограничнику о том, что на утренней зорьке фазаны садятся на деревья, обычно облепляя их стаями, потом спускаются вниз и пасутся, насытившись же, перебираются на лесс. Вечером – вновь в тугаи. Когда же он стал рассказывать о том, что фазаны с шумом взлетают неожиданно, Рублев вставил свое слово:

– Видел. Потр-рясно. Как огня комок распушенный вырвался из-под ног. И криком своим пер-репугал.

– Зрелище, безусловно, захватывающее, если петуха поднимешь. А шум? Свой маршрут нарушителю демонстрировать? Не положено нам шуметь. Учись сливаться с природой. Наблюдать. Слушать. Что неясно, спрашивай. У офицеров. У старшины. У своих опытных товарищей. Но одно запомни: сам не станешь учиться – советы не помогут. А граница, я уже говорил тебе, свои законы имеет. И хочется нам или не хочется, выполнять их мы обязаны. Все без исключения. Понятно?

– Уловил.

Оставшиеся несколько десятков метров до тугаев прошли молча. Большие кусты барбариса в этом месте вплотную подступали к барханам, а иные забирались даже на лессовые склоны. Они были не так раскидисты, как их собратья, которые росли ближе к воде и под их защитой, на них не так густо висели ягоды, пока еще зеленоватые, похожие на миниатюрные «дамские пальчики», но кусты эти защищали своих более пышных собратьев от песчаных суховеев, принимая их безжалостные удары на себя, от наглого песка, который нахально протягивал свои сыпучие языки к зелени, стремясь засыпать и уничтожить ее. На границе жизни и смерти стояли эти барбарисовые охранники своих более счастливых собратьев.

– Вот так и у нас, у людского сообщества, – проговорил Антонов, обращаясь к Рублеву. – Кто-то всегда в первых рядах. На страже благополучия своих собратьев.

10

Вечерело. Заря угасала над тихим озерком в камышовых разливах. Оно, почти крохотное, начало подергиваться чернью и стало все более походить на большое воронье крыло. Ночь зябко опускалась на озерцо, на окружавшие его плотной стеной камыши. Все реже и реже раздавались охотничьи выстрелы. Вот они прекратились вовсе. В успокаивающимся предночном воздухе уже не проносился знакомый каждому охотнику, но всегда неожиданный тревожный свист крыльев стайки чирков или шилохвосток. Но какой охотник покинет свой скрадок сразу же после того, как закончится вечерний перелет? Нет, он подождет. Вдруг налетит запоздалая стайка. Охотники – народ упрямый и терпеливый.

Кому-то на соседнем озерке повезло: прогремел дуплет, звонко плюхнулась на воду выбитая из стайки утка и – снова тишина окутала камыши с мелкими озерами-блюдцами. Но вот заскрипели уключины, послышались всплески воды, затрещал и камыш под ногами тех, кто двинулся к местам своих стоянок. Немного погодя по краю разливов замерцали костры, разгораясь все ярче и ярче, то освещая палатки и кузова машин, то отступая под нажимом темноты.

– Ну что?.. Идти неволя, Сергеич. Костерок запалить пора бы.

Антонов не ответил. Он смотрел на костры, которых становилось все больше и больше. Воздух вокруг каждого из них, казалось, сгущался от наседавшей черноты, и эта огромная густая чернота давила свет, сжимала его, как обручем; и свет то разрывал этот обруч, то снова отступал, сжимаясь, но, собравшись с силами, вновь отвоевывал у темноты кусок камышовой стены, почти голые барханы и кромку безбрежной степи. Эта борьба тьмы и света зачаровала Антонова, и ему не хотелось ни двигаться, ни разговаривать. Она, упорная борьба та, наводила Антонова на философские мысли о вечном противостоянии тьмы и света, добра и зла, дружбы и вражды…

– Костерок, говорю, запалить самое время.

– Раз пора, значит, пора, – ответил Антонов и с неохотой вышел из своего скрадка.

Молча они пошагали по тропе, пробитой ногами охотников, к тому месту, где оставили вещмешки, бурдюк с водой и сухие дрова. Покоренные темным безмолвием, они боялись спугнуть покой засыпающей природы, и лишь когда на дальнем озерце прогремело несколько дуплетов, Янголенко сердито пробурчал:

– Охотнички! Разве возьмешь всех уток? А впотьмах и цаплю саданешь в самый раз заместо чирка. Жадность обуяла.

– Возможно, Дорофей Александрович, охотничий азарт?

– Азарт! Азарт! Выдумки чистоплюев. Ты – человек, и ум тебе даден, так и руководи собой. Азарт! Хм. Понавыдумают же чушь.

Антонов с улыбкой слушал ворчание старого охотника. Майор не мог понять Янголенко: считается лучшим охотником на всю округу, а не признает охотничьего азарта. Ему вспомнился разговор, который произошел однажды на охоте за фазанами. Несколько лет назад это было. Взяли они тогда по паре петушков и к дороге направились, где машина их ждала, а из-под ног петух поднялся. С криком. Вскинул Антонов ружье, отпустил метров на двадцать фазана и с левого, чекового ствола выстрелил. Вздрогнул петух, перевернулся и комом на землю. Радостный побежал к убитому так ловко петуху Антонов и не удержался, чтобы не похвалиться перед Янголенко:

– Удачный выстрел. Сразу наповал.

– Душегуб ты фазаний, вот что я тебе скажу. Ишь ты, не удержался. Ловкий выстрел. Хы.