Кружевное убийство - Людмила Мартова

Она вздохнула, в который уже раз подумав о том, что Софии Брянцевой не дал бог наследниц, которым можно было бы передать великий талант. Хотя почти тысяча учениц через нее прошли, это ли не наследие? Тата сдвинула на лоб очки, которые всегда надевала, когда усаживалась за пяльцы. Эта привычка – в свободное от плетения время носить очки на лбу – была перенята ею от Сониной матери, Анфии Федоровны. Тата на мгновение прикрыла уставшие глаза, и тут же пред ними встала сцена – мать и дочь Брянцевы сидят, склонившись над сколками, а их муж и отец Петр Степанович сидит в кресле в домашнем халате, который сшила ему жена, и читает вслух какой-нибудь роман.

В 1858 году Тата закончила обучение, но бывать в доме Брянцевых не перестала. Она по праву считалась одной из любимых учениц Софии, а потому могла заглядывать запросто даже в те годы, когда спрос на кружево упал и желающих ходить на занятия не нашлось. Да, точно, примерно с пятьдесят девятого по шестьдесят первый год, и не было для Таты больше отрады, чем эти тихие вечера в брянцевском доме.

Весь круг общения этих дорогих ей людей был связан с кружевом и кружевницами. Еще бы, ведь дом Брянцевых располагался в районе, где практически в каждом доме занимались кружевоплетением. Рукавчики и воротнички, пелерины и вуали, шали и косынки – все это часами монотонного труда производилось на Благовещенской улице, а потом отдавалось в руки скупщиц, которые ходили по домам, собирая заказной товар.

Перед Благовещенской церковью на площади существовал базар, где крестьянки из окрестных деревень, такие как Тата, по понедельникам могли продать результат своих недельных трудов. Благодаря урокам Софии Татины изделия ценились чуть дороже остальных, и родители ее боготворили, понимая, что во многом именно на ней держится их семейное благополучие.

Когда спрос начал падать, Софья не опустила руки – это было не в ее правилах. Она подумала, порисовала, поплела, да и изобрела воротнички с длинными вышитыми концами в технике сцепного кружева. Естественно, в который уже раз она стала законодательницей местной моды, после чего смогла вновь набрать учениц и преподавала вплоть до тысяча восемьсот восьмидесятого года, прекратив свои уроки, только когда кружевной промысел в деревнях развился настолько, что старшие плетеи передавали свое мастерство младшим лично, как Тата – Наталье и Машеньке.

В восемьдесят третьем София Петровна уехала в Петербург, поскольку была приглашена преподавать в Мариинскую практическую школу кружевниц, да только продержалась одна в чужом городе меньше года и вернулась к родителям, при которых жила, так и не выйдя замуж. Тата долго не могла взять в толк, почему, ведь внешностью и статью Софию боженька не обидел. Та только улыбнулась на заданный ей как-то нескромный вопрос да ответила, что считает своим предназначением жизнь во имя кружева и кружевниц.

В декабре девяностого года мать и дочь Брянцевы в одночасье осиротели: умер Петр Степанович. Тата давно уже забыла свою детскую влюбленность и ту робость, когда она не могла поднять глаза на своего кумира, но его смерть горячо оплакала, понимая, какой это удар для Анфии Федоровны и Сони.

Женщины остались жить в Благовещенском приходе вдвоем и потихонечку плести. Тата проведывала их часто, как могла. А на исходе декабря девяносто шестого года София и вовсе осталась одна. На похороны Анфии Федоровны Тата тоже сходила, подошла к тихо плачущей Софии, погладила ее по плечу и положила на свежую могилу еловую ветку, украшенную собственноручно сплетенными кружевными снежинками, – попрощалась.

София теперь жила, выполняя частные заказы на сложные и дорогие изделия из кружева. Это был ее единственный источник заработка и смысл жизни. Для Таты же кружево было всего лишь ремеслом, а смысл жизни крылся в семье – муже и детях. Она знала, что, как плетея, очень талантлива. А Соня была гениальна, и в этом крылась разница между ними. Тата не завидовала, у каждого своя судьба, вот только сколки свои после замужества никогда не подписывала, считая, что нет в них ничего такого, чем стоило бы гордиться.

Она уже хотела было отойти от окна, как вдруг услышала стук открывающейся калитки и вслед за этим громкий лай бросившегося навстречу нежданному гостю Черныша. Машенька, любопытная головушка, тоже побежала смотреть, кто пришел, закричала с улицы:

– Бабушка, бабуля, это к тебе!

Поправив волосы и накинув платок на плечи – несмотря на лето, на улице было прохладно – Тата поспешила на крыльцо, остановилась, не понимая, кто перед ней, и вдруг, охнув, отступила на шаг, прикрыла рот ладонью. Перед ней стояла Дуся – постаревшая подруга детства Авдотья Бубенцова, с которой Тата поссорилась сорок лет назад, да так ее и не простила. Подлость не перестает быть подлостью, сколько бы лет ни прошло.

– Узнала, – констатировала Дуся, – в дом пустишь? Поговорить надо.

– О чем? – сурово спросила Тата. Характер у нее был не сахар, да и не собиралась она с Дусей любезничать. – Вроде бы все давно переговорено.

– Значит, есть о чем, раз пришла, – прошипела Дуся. – Думаешь, мне это приятно – смотреть на тебя, как на живое напоминание моей вины? Столько лет прошло, а ты нет, не простила.

– Так ведь и ты себя не простила, Дуся, – спокойно сказала Тата, шагнула через порог и махнула рукой, приглашая гостью в дом, – иначе ни о чем бы я тебе не напоминала, кроме как о юности. Ладно, заходи, раз пришла. Делить нам с тобой нечего. Чаю будешь?

– Бабулечка, я хочу чаю, – запросила вдруг Машенька. – Ты мне еще с утра пенок от клубничного варенья обещала. А обедать скоро будем?

– Когда мама придет с работы, а чаю сейчас налью.

– Нет, не надо чаю! – воскликнула Дуся. – Тата, пусть девочка твоя на улице пока побудет, разговор у меня к тебе нелегкий, для детских ушей не предназначен.

– Вот что, Маша, пенки я тебе сейчас в мисочке вынесу и баранки дам, на крылечке съешь, – велела Тата внучке. – А ты, Дуся, проходи уже в дом, что толку столбом стоять. Рассказывай, зачем пришла.

Подруга юности зашла в сени и остановилась, с любопытством рассматривая Татин дом. Богато семья Елисеевых не жила, но и не бедствовала – много работать здесь привыкли. Вот и дом был добротный, чистый и светлый, с уютом обустроенный благодаря золотым Татиным рукам.

– Знаю, дети у тебя, – сказала Дуся тихо. – Внуки. А как вчера расстались. Странно понимать, что целая жизнь порознь прошла.

– Так прошла и прошла, – откликнулась Тата. – Детей у меня двоих бог забрал, четверо сыновей и дочь старшая живы и здоровы, слава богу. А у тебя?

– А я хворая здоровьем оказалась, только одного сына выносить смогла. Он уж взрослый, тоже женатый, внука мне подарил. Мальчонке уже девять лет, шустрый. Муж у меня умер, одна век доживаю. Хорошо, при сыне и его семье, а все – одна-одинешенька.

– Рано нам с тобой век доживать, – усмехнулась Тата. – Немолодые, конечно, но все ж не совсем бабки. Вон, еще София рук не опускает, хотя совсем одна на белом свете осталась, а все равно заказы берет, людей в доме привечает, в церковь ходит. Так что не хорони себя раньше времени, Дуся.