Азиатская Европа - Мурад Аджи

С высоты положения он видел в исламе то, что теряло русское христианство — Единобожие и свободу духа. Иначе говоря, основу тюркской духовной культуры, возврат к которой успокоит народ, вернет мир. Поведение патриарха не исключало эту мысль, внушавшую уважение к нему, главе Церкви — человеку, видевшему чуть дальше, чем все.

Патриарх Гермоген и был таким, не вписывающимся во враждующее московское общество. От природы подчеркнуто грубый, но строгий к себе, он явно или неявно демонстрировал приверженность к старым традициям. В 1609 году приказал перенести останки убиенного царевича Дмитрия из Углича в Москву и тем отдал дань памяти династии Рюриковичей, потом вызвал из монастыря ослепленного патриарха Иова и заставил толпу славян, собравшуюся на площади, на коленях каяться в изменах, клятвопреступлениях, убийствах.

И они, плача, каялись, зная, что торжествует справедливость. Патриарх не изменял своей приверженности к прошлому никогда, отсюда его огромнейший авторитет в стране.

Что, то была акция очищения? Возможно. Или — желание вернуться к старой вере? Тоже может быть. Иначе кому, как не Богу, изменила Русь? За прегрешения шла ей кара, считал патриарх… Наверное, был прав, этот консерватор из Казани, который возглавил Русскую христианскую церковь: смена политической культуры — очень тонкий процесс. Гермоген стоял за правду даже тогда, когда толпа, недовольная правлением Василия Шуйского, вытащила его на лобное место и, тряся за бороду, потребовала согласия сменить законного царя Василия IV на самозванца Лжедмитрия II. Патриарх остался тверд, хотя сам ненавидел Шуйского. Ему грозили смертью, но он указывал на небо, говоря: «Боюсь Единого, там живущего». Помнил тюркский обычай — лишь Бог меняет правителя — и отстоял царя, приняв на себя всю ненависть и кулаки обезумевшей толпы.

Остался тверд Гермоген и с Болотниковым, когда тот подошел к Москве, желая захватить столицу. И захватил бы. Лишь законным путем меняют власть, сказал мудрый патриарх. И восставшие смолкли, их пыл утих… Обостренное чувство справедливости отличало его во всем. Но вместе с тем то был застенчивый человек. Он, защитивший Москву и царя, не смог защитить себя от нападок «польской партии бояр», хозяйничавшей в столице. И поплатился.

Тогда на Руси тюрки боролись со славянами, как старое с новым, алтайское с греческим, но мало кто понимал, что творилось кругом. Боролись все против всех. Однако в той борьбе, как и в игре мечеными картами, победы давались не им, а тому, кто был хозяином игры, кто изматывал силы играющих, кто разжигал азарт. Далеко располагался он, на Западе. В Риме.

А на Руси «западников» возглавил Салтыков, человек незнатных тюркских кровей, — «салтык» означает «нетвердо стоящий на ногах, похрамывающий». С ним шла вторая волна «смуты»: аристократы второй руки, вдруг обнаружив в себе христианские души, потянулись к борьбе за власть… Эта стая была многочисленнее и опаснее.

Она тоже напирала на реформы, якобы необходимые стране, но шла дальше, центральная власть занимала ее. И ей «нашли» подходящего лидера — Лжедмитрия II, который известен как «тушинский вор». С 1608 года он осел под Москвой в Тушине, откуда с помощью польской армии пытался овладеть городом. То был новый ставленник Рима, тоже человек неизвестного происхождения. Однако и его славяне с удовольствием приняли за царя.

Не представляя собой ничего, и этот проходимец оставил след в русской истории. Выдающийся, надо заметить, след. В 1609 году он встретился с Филаретом, выдвиженцем Лжедмитрия I, и назначил его патриархом Русской церкви вместо Гермогена. На «всея Руси» стало два христианских патриарха, один для законной власти, второй — для самозваной. Кто из них был важнее, сказать трудно.

Филарету достались епархии, признавшие «тушинского вора», там он служил, там кормился. Мало того, от имени русского народа этот «самозванцев патриарх» начал переговоры с польским королем Сигизмундом о его сыне Владиславе, которому пророчил русский трон… Новый патриарх был откровенным предателем и не маскировался.

В 1610 году власть Лжедмитрия II кончилась, ему за его лютость отсек голову татарин Петр Арслан Урусов, произнеся при этом такие слова: «Я покажу тебе, как топить ханов и сажать мурз в темницу». И Филарет поспешил скрыться за границу с польским отрядом, охранявшим его. На дороге беглецов захватили «польские» русские, которые… назначили Филарета в посольство к князю Голицыну, следовавшему на новые переговоры с королем Сигизмундом.

По странному стечению обстоятельств Филарету всегда везло, его обходили пытки и тюрьма, которые другим сполна давались за предательство и измену.

Переговоры с Сигизмундом, как все прежние, окончились провалом. Король знал, Русь обречена, и участвовать в переговорах о ее судьбе не видел смысла. Он, считая себя потомком Рюриковичей, начал войну, чтобы завладеть престолом без всяких условий. Потом в войну вмешалась Швеция, которая тоже вспомнила арианское прошлое, связывавшее Москву и Стокгольм, она, согласно договору с Шуйским, этим потомком варягов Рюриковичей, хотела поддержать русских в их борьбе с Римом. Словом, обстановка накалялась и еще сильнее запутывалась. Будто нарочно.

То непростые дипломатические переговоры. По мнению иных русских, они были единственно законным выходом из положения, которое сложилось на Московской Руси после смерти Ивана Грозного. Польскую династию, как известно, основали те же потомки Рюриковичей, принявшие в Х веке христианство. По духу они были католиками, но по крови — тюрками. За века династия роднилась с европейскими, особенно шведскими и немецкими, монаршими домами. Однако сути их родословной это родство не меняло. Скорее наоборот, усиливало линию Рюриковичей… Отсюда повышенный интерес именно поляков, шведов и немцев к «смутным» событиям в Москве.

А Смута разгоралась и разгоралась.

Филарет остался в Мариенбурге, он не вернулся на родину. Католики оказали ему внимание, ему не возбранялось посещать академию в Вильно, где он мог совершенствовать свой латинский язык, которому в детстве его обучил один иезуит…

Плен, учеба, как и война в Московии, затянулись на годы, это другая история, в ней примечательно одно. Академию, которую посещал Филарет, основали по приказу папы римского для «избранных юношей из лучших литовско-русских семей», учителями там были иезуиты. Они учили теологии, истории и методам воздействия на православных христиан, чтобы склонить их к тайному переходу в католичество.

Иначе говоря, там была «кузница кадров» для Смуты.

Эта «кузница» работала не быстро, римский папа Климент VIII, ее основатель, не верил в успех. До июня 1605 года не давал он ход делу Лжедмитрия, хотя и вел с ним переписку. Он так ничего больше и не сделал до самой смерти. Новый папа, принявший имя Павла V, по-настоящему вдохнул жизнь в русскую Смуту. Вот кто был ее «мозговым центром», это он приказал кардиналу Рангони начать подготовку «агента внедрения», Рим начертал судьбу самозванца, выделив значительные средства и силы прикрытия.

Папа Павел V был увлечен идеей приобщения славян к католическому миру и не останавливался ни перед чем. Возможно, его интерес к Востоку объяснялся тем, что в нем самом кипела тюркская кровь, в чем убеждает папский герб, на котором изображен дракон. Древний знак его рода точно такой, как на гербе Казани… Возможно, светское имя папы было отголоском прошлого — Камилл Боргезе. Даже переделанное на европейский манер, оно остается понятным для тюрка.