2666 - Роберто Боланьо

словно бы отсюда только что вышел сам Дракула. На стене висело лишь старое зеркало, которое Вилке снял, и за ним обнаружился тайный ход. Нейцке вытащил фонарик и передал его Вилке.

Они шли еще минут десять, то поднимаясь, то спускаясь по каменным лестницам, и запутались окончательно: то ли они в самой верхней точке замка, то ли опять в подвале, куда забрели по альтернативному маршруту. Коридор раздваивался каждые десять метров, и Вилке, возглавлявший шествие, пару раз заблудился. Пока они шли, Крузе прошептал, что в коридорах есть нечто странное. Его спросили, что такое ему кажется странным, и он ответил: крыс нет. Ну так и хорошо, удивился Вилке, я их терпеть не могу. Райтер и Нейцке с ним согласились. Ну так и мне они не по нраву, ответил Крузе, но в коридорах замка, в особенности старинного замка, всегда есть крысы, а мы ни одной не встретили. Остальные подумали над его словами и, пусть и не сразу, согласились, что они не лишены проницательности. В самом деле ведь странно — ни одной крысы. В конце концов солдаты остановились и посветили фонариком взад и вперед, оглядели потолок и пол тоннеля, который вился перед ними как чья-то тень. Ни одной крысы. Ну и хорошо. Они прикурили четыре сигареты, и каждый описал, как бы он занялся любовью с баронессой фон Зумпе. Потом долго бродили в молчании, пока не вспотели, и Нейцке сказал, что воздух здесь спертый.

Тогда они пошли обратно — на этот раз ими предводительствовал Крузе — и быстро дошли до комнаты с зеркалом, где Нейцке и Крузе с ними распрощались. Попрощавшись с друзьями, они снова пустились в путь по лабиринту, на этот раз молча, чтобы эхо разговоров не сбило с толку. Вилке почудилось, что за ним кто-то тихо идет — мол, он слышит шаги за спиной. Райтер некоторое время шел с закрытыми глазами. Уже отчаявшись, они наконец нашли то, что искали: боковой, очень узкий проход, проложенный в толще стен, которые оказались вовсе даже полыми: и в каждой были щелки, крохотные амбразуры, из которых прекрасно просматривались находящиеся за ними комнаты.

Они заглянули в спальню офицера СС: там горели три свечи, и сам офицер СС сидел завернувшись в халат за столиком у камина и что-то писал. Лицо у него было какое-то потерянное. И хотя более они ничего не увидели, Вилке и Райтер похлопали друг друга по спине, ибо только в этот миг поняли, что они на верном пути. И пошли дальше.

Потом нащупали другие щелки. В них они видели комнаты, освещенные лунным светом или погруженные в сумрак, а приникнув ухом к просверленному камню, могли услышать храп или дыхание других гостей. Следующей освещенной комнатой оказалась спальня генерала фон Беренберга. Горела лишь одна свеча в шандале на тумбочке кровати, и свет ее дрожал, словно бы кто-то оставил открытым огромное окно спальни, творя тени и призраков, что поначалу не дали разглядеть, где находился генерал, — а он стоял на коленях в изножье большой кровати с балдахином и молился. Райтер заметил, что лицо генерала фон Беренберга искажено, словно бы на плечах его лежал огромный груз, и это была не ответственность за своих солдат, о нет, и не заботы о семье, и даже не о собственной жизни, но вес собственной совести — нечто, что и Райтер, и Вилке осознали, прежде чем отойти от той щели, нечто, что восхитило их и в то же время исполнило ужаса.

И наконец, после трех других отверстий, за которыми стояла сонная темнота, они дошли до места, к которому стремились — к комнате, освещенной девятью свечами, спальне баронессы фон Зумпе; в метре над кроватью висел, задавая тон всей комнате, портрет рыцаря-монаха или воина, сосредоточенного и измученного отшельничеством, на чьем лице отпечатались все невзгоды и лишения поста, покаяния и отречения.

Баронесса фон Зумпе лежала под голым мужчиной, густо заросшим волосом на спине и ногах, а ее золотые кудри и часть белоснежного лба время от времени показывались над левым плечом того, кто в нее безжалостно проникал. Поначалу Райтер встревожился из-за криков баронессы, но потом догадался: это крики удовольствия, а не боли. Когда спаривание завершилось, генерал Энтреску поднялся с постели, и они увидели, как он подходит к столику, на котором стояла бутылка водки. Пенис его, с которого свисало приличное количество семенной жидкости, еще стоял или почти стоял и длиною был не менее тридцати сантиметров — так потом говорил Вилке, не особо ошибившись в своих примерных расчетах.

Вилке рассказывал товарищам, что этот мужчина больше походил не на мужчину, а на лошадь. И был неутомим как разгоряченный жеребец — опрокинув стакан водки, он вернулся на ложе, где подремывала баронесса фон Зумпе, и, поменяв ей позу, принялся снова трахать ее, поначалу едва заметными движениями, а потом с такой силой, что баронесса, развернутая к нему спиной, укусила до крови ладонь, чтобы не закричать. К этому времени Вилке уже расстегнул ширинку и мастурбировал, привалившись к стене. Райтер услышал, как он постанывает. Поначалу он подумал, что рядом умирает крыса. Точнее, крысенок. Но когда увидел пенис Вилке и двигающуюся вверх-вниз руку Вилке, то почувствовал отвращение и двинул его локтем в грудь. Вилке не обратил на это никакого внимания и продолжил мастурбировать. Райтер посмотрел ему в лицо: его профиль показался Хансу чрезвычайно любопытным. Так обычно рисуют рабочих или ремесленников — как невинного пешехода, которого вдруг ослепляет лунный луч. Казалось, он спит и видит сон, или, точнее, на мгновение обрушивает огромные черные стены, отделяющие явь ото сна. Так что Райтер оставил Вилке в покое и через некоторое время начал себя поглаживать, сначала скромно, поверху, потом открыто, вытащив член и приведя свои движения в согласие с ритмом генерала Энтреску и баронессы фон Зумпе, которая уже не кусала ладонь (на простыне рядом с потной щекой расплывалось кровавое пятно), а плакала и что-то говорила — что, ни генерал, ни они не понимали, то были слова древнее Румынии, древнее даже Германии и Европы, древнее, чем овладение женщиной в поле, далеко-далеко от мутных дружб и всего того, что они, Вилке и Райтер, но не генерал Энтреску, понимали под любовью, желанием и сексуальностью.

Потом Вилке кончил на стену и прошептал свою солдатскую молитву, а вслед затем кончил на стену Райтер — но закусил губу, чтобы не сказать ни слова. Потом Энтреску поднялся, и они увидели — или думали, что увидели — капельки крови на его пенисе, посверкивающем от семени и влагалищной смазки, а баронесса фон Зумпе попросила стакан водки,