Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II - Михаил Долбилов

Ученики, окончившие курс в казенном еврейском училище, вступают обыкновенно продолжать свое учение в гимназию или в раввинское училище, между тем как из народных училищ они не в состоянии будут поступать ни в то, ни в другое заведение, по причине незнания немецкого языка и еврейских предметов[1623].

Усилия минских сторонников казенного училища не пропали даром. В октябре 1864 года отвечавший за еврейские учебные заведения инспектор ВУО Г.Э. Траутфеттер (один из немногих немцев, кто остался в администрации округа после решительного поворота к обрусению его штата) подготовил записку попечителю, на основе которой был представлен доклад генерал-губернатору, а затем и составлен генерал-губернаторский циркуляр минскому, могилевскому и витебскому губернаторам. Переустройство казенного училища в Ковно, с введением смены русской грамотности, предлагалось взять за образец впредь до окончательного распоряжения МНП. Что касается еврейских предметов, то теперь акцент переносился с сокращения курса на возможное его усовершенствование: следовало поддерживать «и впредь существование казенных еврейских училищ 1-го разряда как единственное средство улучшения системы преподавания еврейских предметов».

В феврале 1865 года в Вильне получили ответ из МНП. Министр А.В. Головнин извещал попечителя о том, что окончательного решения по делу казенных училищ принято быть не может, пока в Петербурге не обсужден вопрос о сохранении свечного сбора. Поэтому предложенная реформа казенных училищ одобрялась в качестве временной меры, с ограниченным финансированием из бюджета (1000 рублей). В марте 1865 года попечитель ВУО разослал по округу соответствующий циркуляр, который фиксировал программу обучения и распределение уроков в казенно-училищном курсе и народной смене между смотрителем и учителями[1624].

Оптимистические отчеты виленских властей уравновешиваются другими документами официального характера, живописующими препятствия на пути реформы казенных училищ. Показателен в этом отношении рапорт смотрителя казенного еврейского училища 1-го разряда в местечке Мереч (Трокский уезд Виленской губернии) М. Эпштейна от ноября 1866 года. Рапорт, написанный убежденным маскилом столь же страстно, сколь и, по всей видимости, пристрастно, дает представление о столкновении различных интересов вокруг проблемы образования. Училище было переведено из Гродно в Мереч в 1858 году по инициативе двух меречских евреев-купцов, но, как уверял Эпштейн, «не ради того, чтобы дать детям своим первоначальное образование», а прежде всего для выгодного им оживления торговли. Независимо от мотивов этих ходатаев перевод училища вызвал негодование среди «фанатиков и меламедов», которые не встретили сопротивления со стороны верхушки общины. Зажиточные евреи местечка «стали отдавать детей самых беднейших родителей в училище, думая… этими жертвами защищать своих детей от училища…». (Метафора жертвоприношения, описывающая участь детей из низшего слоя общины, весьма красноречива; вообще же такая практика могла иметь и благие последствия для этих учеников.) Эта уловка помогла обойти в 1864 году и распоряжение генерал-губернатора об обязательном обучении русской грамоте: имущие евреи стали нанимать для посещения училища детей и подростков, приезжавших из других мест для обучения в меречской клаузе (иудейской школе ступенью ниже ешивы); платой за наем служило обещание этим ученикам льготы при поступлении впоследствии в ешиву. Положение училища стало совсем несносным, когда разнесся слух о его перемещении:

Меламды, фанатики и мальчики окружных местечек, узнав, что Меречское училище больше не существует, нахлынули целыми сотнями в Мереч, думая найти себе здесь приют и тень от луча образования между евреями. …Меламды целыми десятками стали бродить по улицам и завербовать всех мальчиков в своих хедерах с зако[п]телыми окнами, где бывает страшное давление воздуха, где постоянно шум, крик и стон, где на деревянной скамейке, устланной лохмотьями, восседает во всем своем грязном величии реби или меламед…[1625]

Слух оказался ложным, училище уцелело, и Эпштейну предстояло и дальше бороться с носителями «грязного величия». Помимо сугубо принудительных и полицейских мер – например, приостановить обучение в хедерах и ешиве до тех пор, пока все мальчики не будут посещать казенное училище, – он предлагал включить в училищную программу «первоначальное обучение еврейских предметов». (По всей видимости, в Меречском училище, учрежденном уже в период пересмотра уваровской концепции еврейского образования, еврейские предметы изначально не преподавались даже в урезанном виде.) Рапорт завершался рассуждением о будущности отдельных еврейских училищ: «Существование еврейских училищ еще весьма нужно. Они служат чистилищами фанатизма евреев, ибо училище очищает мальчика от фанатизма и суеверия, после чего он сам чувствует необходимость образования, и тогда переход в общее заведение делается для мальчика возможным. …Чтобы они [еврейские дети] посещали общие [учебные заведения], это довольно сомнительно, ибо в казенном еврейском училище мальчик все-таки получает религиозное образование»[1626]. Мы видим, что через три года после начала реформы училищ даже рьяному маскилу, просившему употребить власть военного начальника уезда для сгона детей из хедеров в училище, полная секуляризация начального образования евреев представлялась ошибкой.

* * *

Проблема участия властей в религиозном образовании евреев была связана и с другим современным предметом дискуссий в бюрократии и прессе – с введением русского языка в богослужение и учебные заведения неправославных конфессий. М.Н. Муравьев, вопреки своей репутации русификатора-экстремиста, не форсировал переход с польского на русский в обучении римско-католическому закону Божию в начальных школах, как не поощрял и массового распространения католических катехизисов на русском языке, опасаясь «латинского» прозелитизма в России[1627]. Прямых свидетельств о том, что на русскоязычный иудаизм он смотрел благожелательнее, не имеется.

Подвижки в выработке более ясного воззрения на то, как религиозное обучение евреев можно использовать в целях русификации, связаны с назначением в начале 1864 года нового попечителя ВУО – И.П. Корнилова. Корнилов был одним из наиболее националистически и популистски настроенных деятелей Виленской администрации в 1864–1868 годах. Он не давал себе труда сколько-нибудь глубоко вникнуть в еврейский вопрос (так, слово «хасиды» обозначало в его речи «фанатики» и прилагалось как к самим хасидам, так и к их противникам – миснагедам); заботы о просвещении еврейского населения отнюдь не являлись его любимым занятием, и завершал он свое поприще в Вильне записным юдофобом. Тем не менее в первые два года деятельности Корнилова в Вильне его установка на расширение сферы русскоязычного образования привнесла динамизм в «еврейскую» политику.