Жена на продажу, таверна на сдачу - Константин Фрес

Эльф покосился на меня через плечо.

— А что ты хочешь узнать? — так же неодобрительно и недружелюбно спросил он. — О том, какой я длинноухий осел?

— Не такой уж длинноухий, — заметила я, спокойно продолжая свое дело. — Так в чем ваша глупость?

— Глупость! — фыркнул эльф. — Гордыня, наивность, самоуверенность! Я отрекся от своего племени. Презрел все правила чести, забыл о приличиях.

— Ага, — протянула я.

— Выбрал в невесты женщину из людей, — глухо подытожил он. — Есть в вас, в людях, особый огонь. Он горит ярко и не греет, а опаляет!

— Как мотылька, — пробормотала я, склоняясь над его спиной.

Я шила теперь быстрее, время от времени промокая рану полотенцем, смоченным в спирту. Эльф и усом не вел. Видно, хорошо уже наклюкался.

— Я и был этим мотыльком, — уже зло произнес эльф, крепко долбанув кулаком по колену.

— Но-но-но, не шевелиться! — строго окрикнула его я.

— Глупое безмозглое создание, — прошипел эльф, немного унявшись.

Кончики его ушей пылали, то ли от стыда, то ли от гнева, то ли от выпитого коньяка.

— Любовь с ней была горяча, — продолжил он. — Очень горяча! Он сжигала всякие сожаления о том, что я отверг эльфийских девушек. Она спалила сожаления о том, что я оставил родной дом ради того, чтоб жить с ней, как простой охотник в лесном доме. Мы были счастливы… Я так думал. Но однажды я пришел, а дома холодно и пусто. И письмо на столе словно пепел! Мертвое и страшное…

Он снова глотнул коньяка.

— Она писала, что полюбила другого. Не такого юного и красивого, как я. Моя юность стала ее тяготить; и она обманывала меня! Обманывала! Бегала на свидания к нему по ночам! Пока я охотился и заботился о ней! Как так можно? В груди ее что, камень? Неужто нельзя было поговорить, сказать последнее слово? Неужто я этого не заслужил?

— М-да, — пробормотала я. — Веская причина не любить людей… Ну, а вернуться обратно? У вас, эльфов, жизнь долгая.

— Память и боль так же долги, как жизнь, — ответил эльф. — Я опозорен. Я глупец! Как можно теперь явиться туда, к тем, от кого отворачивался?

— Жизнь все же длиннее боли, — осторожно ответила я. — И стыд, и гнев тоже забудутся.

Эльф метну на меня яростный взгляд.

— Вы слишком легко говорите об этом, люди, — прошипел он. — Как будто чести не существует в вашей жизни! Что ты знаешь о стыде, женщина?

— Многое, — резонно заметила я. — Меня муж на базаре выставил на продажу. Забыл? Было очень стыдно. Меня тащили по городу на веревке, как корову.

— И как ты смогла жить дальше? — спросил меня эльф. — Как твое сердце не разорвалось от такого унижения?

— Просто жить хотела, — пожала я плечами. — Ведь дороже жизни ничего нет. А вы в этой некрасивой истории о чем сожалеете на самом деле?

Эльф задумался.

Похоже, в пылу своей обиды он даже не задумывался об этом. Просто злился. Кто б говорил о горячей крови и темпераменте людей! Сам как пороховая бочка. Тронь — и взорвется.

— Я сожалею, — хрипло ответил он, — о предательстве. Это больнее всего. И о своей доверчивости. Это было глупо — так безоговорочно верить… человеку!

Он произнес это с горечью и со смехом.

Я же лишь пожала плечами.

— Доверчивость — это не ваша вина. Странно винить себя в том, что кто-то оказался плут и мошенник.

Одним быстрым движением эльф вдруг оказался на ногах, лицом к лицу со мной.

— Вот как? — сказал он, глядя мне в глаза.

Зрачки у него были светлые, как лед на горном озере. Красивые глаза, словно сложенные из голубых и зеленоватых прозрачных драгоценных камней.

— А если я тебя сейчас возьму, — очень тихо и очень зло произнес он, и я ощутила на своем теле его руки. Сильные, крепкие руки, полные жара, касающиеся страстно и порывисто. — Ты будешь винить меня или себя? Женщины переживают насилие горько, хотя не виноваты в нем! Ты ведь всего лишь служанка. Кто мне помешает, кто вступится за тебя?

Не знаю, почему я не испугалась.

Один на один с мужчиной в запертой комнате.

Даже если я закричу, внизу никто не услышит. Они там песни кричат. Музыка играет, гремят, подпрыгивая, столы и стулья, и луженые глотки вопят кто во что горазд.

А мы здесь, запертые в темноте и тишине, где горит лишь одна свеча.

И от эльфа оглушительно пахнет увядшими розами и сладким горячим медом…

Его губы были горячи и мягки, а плечи под моими ладонями тверды и сильны.

И этот поцелуй не походил на жестокую ласку, какой насильник терзает свою жертву.

Это было… как тень его ушедшей любви.

Еще раз прикоснуться к человеку.

Еще раз почувствовать биение быстрой человеческой жизни под своими руками.

Эльф целовал страстно и властно, словно забылся. Словно был хмельным; ах, да он и был…

Его руки ласкали мои косы, мою шею, плечи. И я в жизни не испытывала прикосновений ласковей и нежнее, тоньше шелка, глаже атласа…

И расставаться с этой лаской не хотелось, ох, как не хотелось!

— Не возьмете, — произнесла я, когда этот странный и горячий поцелуй прервался. Эльф дрожал, словно в ознобе, словно ему больно было. — В вас этого нет.

— Чего… нет? — шепнул он.

— Насилия. Или есть? Вы же не любите людей, — с чуть слышным смехом ответила я, выскальзывая из его рук. — А поступить хотите по людским законам? Так, как мой муж-негодяй, которого вы презираете всей душой? Или как любой, купивший женщину сластолюбец? Или эльфы тоже продают своих женщин?

Эльф смолчал. Лишь сверлил меня огненным взглядом.

Ох, не в тех горит огонь, как он уверяет! Не в тех!

— Не продают, — глухо ответил он.

— Но изнасиловать меня собрались точь-в-точь как человек? — уточнила я. — И ничто вас не смущает? Ничто не претит? Даже ваша эльфийская честь, гордость?

Понимала, что дразнила его, понимала, что хожу по краю, но ничего с собой не могла поделать!

Он смолчал на это язвительное замечание.

— Так вот, — продолжила я, борясь с искушением