Бубновый валет - Фридрих Незнанский

— Неправда, Настя! — горячо прервал ее Денис. — Я тоже думал: кому я тут сдался, парень из провинции? А теперь присмотрелся и понял: провинциалы Москве нужны. Они трудятся, как звери, они зубами вгрызаются в самые трудные задания. Москвичам все дано от рождения, поэтому они живут расслабленно, очень себя берегут. Провинциалу пробиться труднее, но ведь в этом и плюс! Пока пробьешься, столько усилий затратишь, что после уже ничего не страшно. Станете знаменитым модельером, Настя, вспомните мои слова. Сужу по своему опыту…

Денис рассказывал, сколько трудностей ему пришлось испытать, прежде чем он возглавил частное агентство «Глория». Настя не перебивала, в то время как ее быстрые тонкие руки с короткими ухоженными ногтями словно сами по себе резали ткань, измеряли, сшивали. В этих действиях не было невнимания к собеседнику, не было желания поскорее выпроводить его. Наоборот, Денис чувствовал себя так, словно очутился дома, где его слушают, занимаясь повседневными делами, и от этого все, что его тяготило, отступает, становится неважным и смешным. Мало ли что там было в прошлом! Дальше все обязано быть хорошо.

Семен Семенович за стеной старался тише шелестеть налоговыми декларациями, хотя ему было прекрасно известно, что старинные стены не пропускают случайных звуков: чтобы за стеной тебя услышали, надо опрокинуть шкаф или выстрелить из ружья. Однако слышимость через фанерную дверь была отличная, и прощание в широкой коммунальной прихожей от его ушей не ускользнуло.

— Значит, договорились. Завтра, в восемь вечера, ресторан «Вазисубани».

— Спасибо, Денис. Я приду обязательно.

— Это тебе спасибо. Только приходи, не обмани.

«Хорошие дети. Только бы друг друга не обманули», — точно заботливый дедушка, мысленно сказал Семен Семенович.

В течение четырех дней неутомимый Агеев взял в разработку всех московских антикваров, а также оценщиков в букинистических магазинах, где есть отдел искусства. От книжной пыли одолевал насморк, перед глазами мелькали фарфоровые пастушки в широкополых шляпах и с посохами, кивающие головами китайские болванчики и многорукие бронзовые индийские божества, похожие на вертикально поставленных крабов. Линия не сулила особых достижений: за четыре года оценивавший картину антиквар мог ее забыть, если только она не была особенно ценной, мог уйти на пенсию, умереть, мог просто расстаться с работой и исчезнуть. Задача осложнялась не только тем, что приходилось выяснять адреса покинувших свое место антикваров, но и тем, что некоторые магазины успели ликвидироваться или перекочевать. Но это была необходимая часть обычной работы, и Агеев делал ее, не жалуясь на усталость.

И ему улыбнулась удача. Однако на пути к ней его подстерегала неожиданность.

Нет, Агеев не страдал заблуждением, что антикваром должен быть пропахший пылью столетий субъект, постоянно употребляющий выражения вроде «Да-с, батенька». Впечатления ближайших дней исчерпывающе доказывали, что люди, чьей специальностью являются произведения искусства, могут иметь любую внешность, возраст и пол. И все-таки он был удивлен, когда, направляясь к свободному эксперту Калиниченко Е. А., услышал из-за двери тонкий, почти детский голосок: «Минутку, погодите, я открою». Послышался скрежет снимаемой цепочки, и в просторной прихожей, на фоне старинного овального настенного зеркала, ему предстала девочка лет двенадцати, в джинсах, обтягивающих ее тощие кривоватые ноги, в перепачканной яичным желтком пестрой маечке, прижимавшая к себе пухлого младенца. Из прихожей открывался вид на две комнаты, обставленные мебелью XIX века, и вход в еще одну комнату прятался в глубине второй.

— Калиниченко Елена Анатольевна — это я, — торопливо ответила хозяйка все тем же тоненьким голосом и сейчас же переключила внимание на младенца.

Отступив на шаг, Агеев понял, что освещение сыграло дурную шутку: перед ним, несомненно, была не девочка, а женщина, и даже, как доказывали морщинки вокруг глаз, не самая молодая. Но, очевидно, как мама она была молода и с гордостью демонстрировала миру свое новоявленное сокровище. Сыщик сделал младенцу «гули-гули», чем завоевал расположение Калиниченко.

Услышав, что привело к ней Агеева, Елена Анатольевна свела белесоватые бровки. Усадив гостя на стул, рядом с которым красовался ярко-оранжевый пластмассовый горшок, она долго рассматривала фотографию, где Степанищевы прежних лет щурились навстречу солнцу на фоне знаменитой вывески, которую Агеев, ни разу не увидев в оригинале, уже успел возненавидеть.

— Конечно, я помню это произведение искусства, — закричала Елена Анатольевна, стараясь своим слабеньким голосом перекрыть вопли ребенка, недовольного тем, что он выпал из центра внимания взрослых. — Такое нечасто встречается в нашей работе. Я спросила, есть ли у него документы на эту картину. Он сказал, что нет, что это семейное достояние. Предъявил свой паспорт… Гришенька, помолчи же ты, дядя ничего не слышит! Ай-ай-ай, как не стыдно мальчику… Подождите минутку, я его успокою.

— Елена Анатольевна, — Агееву было некогда ждать, кроме того, рев младенца крепчал, — насколько ценная эта вещь?

— Я затруднилась ее оценить, но было несомненно, что это произведение одного из мастеров русского авангарда. Выдающегося мастера! Надпись указывает на то, что эта вещь писалась на заказ, в соответствии со вкусом заказчика. Знаете, в свое время гении русского авангарда были небогаты и охотно подрабатывали такими мелочами, как реклама, вывески…

— Почему же мелочи? — возразил Агеев. — На рекламе сейчас мощняцкие бабки зашибают… Ох, извините, увлекся.

— Ничего-ничего, — любезно улыбнулась Елена Анатольевна, пробуя заткнуть младенцу рот соской. Соска явно не годилась на роль кляпа. — В то время картина стоила недорого. Зато сейчас за нее можно было бы получить от двадцати до ста тысяч долларов.

Агеев присвистнул.

— И это не предел, — Калиниченко осталась довольна его реакцией. — Все зависит от авторства. Фальк довольно часто встречается, Ларионов или Гончарова более редки, к тому же они были обеспеченными людьми и вряд ли стали бы тратить свой дар на подобные прикладные вещи. Но если…

— Погодите-ка, — перебил Агеев. Несмотря на неприязнь к делу русского авангарда, фамилии Фалька, Ларионова и Гончаровой навязли за последнее время у него в ушах. — Они все входили в «Бубновый валет», ведь правда?

— О, а вы, оказывается, разбираетесь в истории русского изобразительного искусства, — удивилась Калиниченко. — У вас все сыщики такие образованные? Сейчас, Гришунюшка, погоди, мой мальчик, дядя сейчас уйдет. Слышишь? Прекрати сейчас же! Маме нужно поговорить с дядей! А что еще вы хотели бы узнать?

— Вы направили человека, который принес вам эту картину, к кому-нибудь еще?

— Я сказала, что, если ему нужно проконсультироваться более точно, стоит обратиться в Музей русского авангарда. Там трудятся отличные специалисты, вооруженные современными методами исследования. Он поблагодарил за совет, заплатил, сколько положено, и удалился.

— И все?

— Больше мне добавить нечего. Гришенька, маленький, потерпи еще минуточку, дядя уйдет, и мы с тобой будем ням-ням. Сделай дяде ручкой. Дядя уходит, — повторила она, с намеком посмотрев на Агеева, и тому не оставалось ничего другого, как действительно уйти. Тем более он узнал все, что нужно.