Бубновый валет - Фридрих Незнанский

Жора Рубежов назад не оглядывался. Он вообще не любил ни оглядываться назад, ни таращиться по сторонам. Предпочитал идти вперед, а там уж куда кривая выведет. Главное — ввязаться в драку, а там посмотрим. Именно так он действовал до сих пор, не отягощая излишними размышлениями свою круглую, остриженную под бобрик голову, и считал, что именно эта тактика приносит ему успех.

— Будь проще, и к тебе потянутся люди, — любил поучать он новичков услышанными где-то и когда-то словами.

Ох уж эти новички! Сколько, оказывается, в мире не приспособленных к жизни лохов! Жора нагляделся на них еще в армии, на срочной службе, куда угодил потому, что не было денег отмазаться. На призывном пункте его статную, хотя тогда не слишком мускулистую фигуру с восхищением рассматривали отвыкшие от таких зрелищ врачи: на фоне дистрофиков или истощенных наркоманов он смотрелся как богатырь. Неудивительно, что его послали служить во флот. То, что только сухопутные черепахи говорят «на флот», — это Рубежов, родившийся и выросший в поселке неподалеку от Азовского моря, знал точно. То, что служить предстояло три года вместо двух, конечно, разочаровывало, но с его силушкой он и на флоте уцелеет. Жориных кулаков побаивались даже уголовники; с такими, правда, он не связывался, соблюдая вежливый нейтралитет. А вот на родном корабле силы его кулаков никто еще не пробовал, поэтому пришлось сразу же пустить их в ход. Для профилактики. Пусть только вякнут, кильки вонючие. Средство сработало, и на корабле морские волки второго и третьего года службы, которых здесь зовут не дедами, а годками, сначала проверили его на прочность, оставив ему на память выдающийся треугольный шрам на лбу, но потом быстро приняли «салагу» в свою компанию. Жора возгордился. Недаром мама говорила: «Ты у меня, Жорик, особенный». Точно, особенный. И судьба ему должна достаться особенная. Как пить дать.

Жора Рубежов, который, по обычаю всех парней в поселке, боялся армии как огня, прослужив полгода, обнаружил, что в солдатах-то отменная житуха. Кормят от пуза, а что не слишком вкусно, так главное, что сытно. Дома ему тоже разносолов не подсовывали. Кормежка — это раз. Форма — это два: никто не попрекнет тем, что плохо одет. Третье, что дураком не дразнят: армейское начальство не волновало, что в слове «еще» Жора делает четыре ошибки, главное, чтобы приказы он всегда выполнял безукоризненно. Ну, и четвертое, скорее побочный эффект: то, что «шмаль» на флоте раздобыть легче, чем даже на берегах Азовского моря, где коноплю растят только так; а до марихуаны Жора был большой охотник. Ну и, кроме того, ему нравилась легальная возможность пускать в ход кулаки. Еще классная руководилка, стерва очкастая, в докладных записках директору писала, что Георгий Рубежов драчлив, любит держать других в страхе и подчинении. Это она, шлюха, не соврала.

Однажды в воскресенье утром, после еженедельной передачи с вертлявой телеведущей, поглядеть на которую всегда было приятно, Жору позвал к себе начальник части. Рубежов за время службы заслужил отличные характеристики. Не хочет ли он пойти в спецназ Военно-морского флота? Впервые, может быть, со школьных времен Жора выговорил слово «подумаю». После отбоя он честно обдумывал ситуацию. Куда ему деваться после армии: вернуться в поселок, пропахший рыбой и деревянным гнильем? Там не прокормиться, если не пойти в уголовники. Что в банде, что в спецназе обещают крутые бабки. Что в спецназе, что в банде трудно уцелеть. С другой стороны, в спецназе строже: режим, гульнуть как следует не дадут. Но в армии, по крайней мере, если замочишь какого-нибудь перца, то тебя за это представляют к награде, а на гражданке — к пожизненному. Утомленный непривычно долгими рассуждениями, Жора, вызывая страшный скрип койки, перевернулся на бок и захрапел, а на следующее утро, которое вечера мудренее, отрапортовал о своем согласии.

Новое место несения воинского долга его не разочаровало. Привыкший к отечественной неразберихе и расхлябанности, Жора аж затащился от той четкости зарубежного образца, которая его теперь окружала. Это тоже армия, но другая армия: такая, какой в массовом порядке ей еще предстоит стать. Перевозили их к морю, где нужно было приступать к учебе, не на поезде в многодневной изнурительной суете, а самолетом. Летишь, ничего не видно, кругом одни облака. Прилетел Жора не один — прислали сюда их, флотских, целым гуртом, но в салоне самолета все сидели, как неродные, не спеша познакомиться. Жору тоже, если начистоту, не томила жажда общения. Зато, как только выгрузились и построились, их объединили, точно детсадовцев, попарно. Жоре в напарники достался его ровесник с узковатыми черными глазами и литым смуглым телом, как у каратиста из боевиков о восточных единоборствах. «Вот тебе и на, урюк какой-то», — огорчился Жора, но парень оказался русским. С Дальнего Востока, из Владика — так свои называют Владивосток. Там у них много всякой корейско-японской примеси разгуливает. Звали его Паша Сальский. Больше Жора ничего выяснить не успел, потому что полковник начал произносить речь. С чисто выбритым энергичным лицом, в берете, он прохаживался перед строем, глядя в напряженные лица солдат, и говорил:

— Парни! Вы прибыли сюда, чтобы стать элитой русского военного флота — подразделением «морские котики». Знаете, что это за животные? — Полковник позволил себе скупую улыбку, среди моряков не улыбнулся никто. — Тюленей видели? Это тюлени. Огромные, мощные, свирепые. Клычища — во! — Полковник выставил указательный палец. — Но если морские котики ломают клыки за лежбища и самок, вы у меня будете родину защищать!

Жора услышал, как рядом еле заметно хмыкнул Сальский: так легко, что можно было принять это за простое покашливание. Но Жора уловил в покашливании насмешку и невзлюбил напарника. Подумайте, фрукт какой выискался! Жору речь начальства круто вдохновила, хоть сейчас в воду с «калашом» лезь.

В казарме, как тут было заведено, их койки располагались одна над другой. Жора подумал, что не вредно было бы зафигачить Сальскому сверху какую-нибудь подляночку, чтоб не слишком задавался, но побоялся восстанавливать напарника против себя. К тому же гибкий, но хлесткий, как хлыст, Павел представлялся способным дать здоровой сдачи, а за драку после отбоя по головке не погладят.

На следующий день начались учения. Тем, кто рассчитывал сразу отхватить РПГ с минометом в придачу, пришлось закатать губы: на первом этапе будущим «морским котикам» предстояли только физические нагрузки, зато в условиях, максимально приближенных к боевым. После четырехчасового непрерывного бега и отжиманий на каменистом берегу, обдуваемом брызгами ледяного моря, Жора чувствовал себя так, будто проплыл то же время по горной реке против течения. Себя он видеть не мог, но видел своих товарищей: потных, красных, словно обваренных кипятком. У одного высокого, но худого парня пошла носом кровь, и он размазывал ее ладонью по лицу, но не оставлял упражнений. Командиру это было по барабану: отсеется курсант — значит, отсеется; помрет — значит, помрет; а если ему эта кровь из носу хоть бы хны, поглядим, может, наш человек. Сальский среди братьев по оружию выглядел самым свеженьким, но командир его за это не похвалил. Он не хвалил никого.

— Живей, улитки, чего ползете! — покрикивал он. — Где только служили эти маменькины сынки? Чего язык вывалил? Эй, не халтурить! Плечо, куда ты девал плечо? А ну, еще десяток отжиманий!