Эра зла - Татьяна Устименко

Тристан заботливо поправил гофрированную трубку, врезанную в дыхательное горло старого священника еще в машине «скорой помощи», и испытующе заглянул в его бессмысленно приоткрытые глаза, вкладывая в свой взгляд всю доступную ему гипнотическую силу.

«Не вздумай умереть! — мысленно приказал стригой. — Заруби себе на носу, ты нужен мне живым. Ненадолго, но все-таки нужен!»

Старик мучительно застонал, видимо обостренной интуицией умирающего частично прочитав, а частично угадав эгоистичные мысли стригоя. Пунктир его пульса, усиленный электронным зуммером, зачастил и начал сбиваться. Ответить Тристану он не смог, потому что его горло и грудь сейчас оказались не способны дышать (это за него проделывал серый ящик подключенного к пациенту прибора) и практически ему не принадлежали.

— Конец? — угрюмо спросил высокий тощий реаниматолог.

Но де Вильфор упрямо мотнул головой, не желая уступать смерти столь ценную добычу, предназначенную только ему, и никому больше.

— Какой протромбин? — поинтересовался он.

— Семьдесят, — сугубо по-деловому ответила медсестра.

— Сколько не сворачивается?

— Десять минут.

— Ждем еще пять и начинаем операцию, — хирург оценивающе поджал губы. — Кровь бурая и пенистая, а не чисто-алая, значит, смешанная, пополам с мышечной. Брюшную стенку пальпировали?

— Сделали даже лапароцентез, — услужливо откликнулся ассистент, — но в брюшной полости ничего интересного не нашли. Кишки целы…

— Это безнадега, — язвительно хмыкнул реаниматолог, самозабвенно ревновавший свою операционную бригаду к этому пижонистому доктору-французу, — он умрет…

— Сам ты безнадега, — ехидно парировал Тристан, — причем во всех отношениях. — Де Вильфор с детства ненавидел представителей своего пола, ибо они всегда являлись соперниками: пытались отнять у него игрушки, а позднее — влияние, деньги и женщин.

Соперник стушевался и замолчал.

— Какое давление? — Тристан снова склонился над стариком, улавливая исходящие от него эманации страха перед надвигающимся небытием. Стригой иронично ухмыльнулся, привычно пряча свою улыбку от людей. «Вот так всегда и случается в мире смертных, — резонно подумал он, — служители Бога лицемерят, воспевая милости своего покровителя. А на самом деле они сами мало веруют в рай и отнюдь не торопятся на встречу со своим создателем. И после этого они еще смеют осуждать нас…»

— Сто шестьдесят, — сообщила медсестра.

— На таком фоне можно быстро прооперировать, — вынес вердикт Тристан. — Введите ему кондрикол.

Синяя стерилизующая лампа под потолком. Металлическое звяканье биксов, оголодалое шипение отсосов, равнодушное гудение наркозного аппарата. И узкий операционный стол, неуловимо напоминающим распятие… Стол с ремнями и педалями, с винтами, чтобы поставить тело вертикально, если понадобится. Если к этому приговорят. Орудие пытки и последнее средство спасения…

«Как они умещаются на этом столе? — отстраненно подивился Тристан, но ответ пришел сам собой. — Тот, кто не умещается, тот…»

Ярко вспыхнули неоновые лампы, и синее вмиг стало белым. Тьма на время отступила, прячась за широкие плечи стригоя и уступая ему свою добычу.

— Это аорта! — уверенно заявил доктор, склоняясь над распластанным телом старика. — Ставьте ранорасширители и найдите мне зонд потолще. Сейчас мы этого падре так замечательно почистим и заштопаем, что он у нас через два дня стопку водки запросит и шлюху с улицы…

А все присутствующие в операционной люди тут же расслабились и засмеялись грубой шутке ведущего хирурга, поверив в его умение и понимая — сегодня здесь никто не умрет.

Тристан нашел сильно порванную бедренную мышцу и пробитую брюшную аорту, зашил их, а потом прижег электрокоагулятором все поврежденные мелкие сосудики, почти опьянев от сладкого запаха свежей крови. А затем он лично проводил до палаты каталку, увозившую спасенного им священника. Уже переложенный на кровать, старик вдруг пришел в себя и благодарно улыбнулся стоящему возле него врачу.

— Сын мой, это вы меня оперировали?

— Да. — Тристан вежливо поклонился, — обещаю, вы выздоровеете…

— Спасибо тебе, сын мой, — прочувствованно всхлипнул священник. — Знай, ты только что спас не только меня, но и весь наш несчастный мир!

— Как это? — удивился стригой, не смея верить своей негаданной удаче. — Поясните, я вас не понимаю!

— Меня зовут отец Ольгерд, — чопорно представился старик. — И в качестве признательности за мое спасение я открою вам великую тайну. Я служу каноником в Мариацком костеле. Да, да, именно в том самом, где находится старинный резной алтарь Божьей Матери, созданный в XIV веке великим Вито Ствошем, по легенде происходившим из рода спасшегося от казни рыцаря-тамплиера. А в правом крыле оного алтаря спрятан один из предметов священного «Божьего Завета»…

И Тристан тут же низко склонил голову, якобы благоговея перед доверием своего пациента, а на самом деле скрывая торжествующую улыбку, ужасно обезобразившую его красивое лицо. Теперь он точно знал: Тьма избрала его на роль своего первейшего рыцаря, поручив совершить невероятное! Ах да, и просьба Элоизы тоже будет исполнена…

Тристан де Вильфор вышел из больницы ровно в девять, именно в тот безобидный час, когда утро уже полностью вступило в свои законные права, не представляя для стригоя ни малейшей опасности. Тридцать рассветных минут он, как обычно, провел в своем плотно зашторенном кабинете, отлеживаясь на спасительной кушетке. Вампирская зараза еще только начинала расползаться по территории Польши, а поэтому странные привычки иностранного врача не вызывали у персонала госпиталя слишком бурного любопытства, являясь для них не более чем оригинальным чудачеством заезжего мизантропа. Кажется, люди решили, будто симпатичный виртуоз-хирург принадлежит к одной из магометанских религиозных общин, чьи строгие правила предписывают ему неукоснительное совершение молитвенного намаза, в том числе на закате и на рассвете. Сам же Тристан ничуть не стремился развеять оное, чрезвычайно удобное для него заблуждение окружающих его смертных, в глубине души безмерно потешаясь над их вопиющим невежеством. Да, француз-мусульманин — это по нынешним сумбурным временам может и посчитается нормальным, но коренной француз, а к тому же еще и дворянин, должен являться только стопроцентным католиком. Ну или стригоем, конечно…

Тристан неторопливо шел по каменной набережной, обрамляющей ленивую Вислу, подняв воротник своего кашемирового пальто и негодуя на крупный мокрый снег, угрожающий испортить форму его щегольской фетровой шляпы. По реке плыли куски грязного льда, разломанного недавней оттепелью, температура влажного воздуха болталась в районе минус трех градусов, а резкий, порывистый северо-западный ветер нес массу тошнотворных миазмов, всегда присущих густонаселенным человеческим городам. Увлекшись собственными раздумьями, де Вильфор неосторожно вступил в лужу. В ботинках немедленно омерзительно захлюпало…