Пленники Амальгамы - Владимир Михайлович Шпаков

(как в искусстве, политике и футболе) разбирается каждый. Надеюсь, к знахарям сына болезного не возили? К экстрасенсам не записывали на прием? Собираетесь записаться?! Ну, родной, с вами просто не о чем говорить!

Мой незримый оппонент убивает аргументами, втаптывая меня в грязь. Остается только посыпать голову пеплом и поднять ручки, пискнув: «Нихт шиссен!» Не карайте строго, все ж таки просветления случаются, как сегодня, к примеру. Морок вроде уходит, Максим задумчиво глядит на небо, ну просто бальзам на мою израненную душу!

– Макс, смотри – белка!

По стволу березы скачет вверх рыжий зверек. Застыв, оборачивается и устремляет на нас глаза-бусинки.

– Сюда смотрит… – тихо произносит сын, – забавная.

Двигаемся дальше по извилистой дорожке, чтобы вскоре наткнуться на муравейник. Здесь они под охраной, пронумерованы и даже ограждены веревками на столбиках.

– А тут муравьи живут! – указываю на живой холмик. Живым он представляется из-за того, что на поверхности все время какое-то движение, тут суетятся мириады муравьев, организуя свою жизнь…

Вижу, лицо Максима искривляет усмешка.

– А это – береза! – указывает он на ближайшее дерево. – А это – трава!

Зависает пауза, после чего сын произносит:

– Пап, не веди себя как идиот. Если хочешь поговорить – говори по-человечески.

Он устремляется к скамейке, что виднеется на соседней дорожке. А я спешу следом. Мне ничуть не обидно из-за того, что обозвали идиотом – подумаешь! Макс всегда был немного язвой, особенно по отношению к дуракам, значит, возвращается в норму!

– Дай сигарету… – просит, присаживаясь. Торопливо лезу за пачкой, угощаю. Закуриваю сам, чтобы вскоре услышать:

– Мать давно звонила?

Я молчу, пыхаю дымом. Обижать не хочется, врать тоже (Зоя вниманием не балует).

– Что ж, я ее понимаю… – говорит сын. – Будет звонить – передай привет. И скажи… Нет, ничего не говори. Просто привет.

И опять наблюдаю человека. Мог бы жаловаться, ныть, оскорблять малодушную мамашу, а он вот ограничивается приветом. Гордость, значит, проявляет, что абсолютно естественно…

– А насчет зеркал… Мне действительно страшно в них глядеть. Обычный человек смотрит в зеркало – и ничего не видит, ну, кроме себя. А я вижу что-то такое, отчего волосы дыбом.

– И сегодня тоже? Ну, дыбом?

– Сегодня нет. Но придет завтра. Или послезавтра. И все начнется по новой…

– Может, их совсем убрать? – предлагаю решение.

Максим опять усмехается:

– Зачем? Вместо них что-нибудь другое появится.

Я же мысленно твержу: не появится, не появится! И завтра-послезавтра будет все хорошо! Критика возникла, рассудительность появилась, это должно закрепиться!

Вечером подглядываю в приоткрытую дверную щель, вижу, как Максим роется на книжных полках. Берет, кажется, Витгенштейна (а может, Шопенгауэра) и, присев за стол, начинает листать. Вначале медленно, вчитываясь в какие-то страницы. Потом быстрее, еще быстрее, можно сказать, лихорадочно листает. И вот – книжку швыряют в угол, а Макс сжимает голову ладонями и сгибается пополам. Фиаско! Мозг где-то споткнулся, не набрал обороты, и сознание летит под откос, будто взорванный поезд…

Вот еще доказательство того, что передо мной двойник. Настоящий Макс прочитывал такие книжки пачками да еще исчеркивал их все, делал массу выписок, чтобы потом наваять апологетическую либо разгромную статью. А тут?! Это же подмена, мошенничество чистейшей воды!

На следующий день он просит увеличить дозу таблеток. Каких таблеток, сынок?! Я включаю дурака, делаю вид, что желтеньких не существует в природе, но Макс, оказывается, в курсе моих манипуляций с препаратами. Что ж, оно и лучше. Сын проглатывает сразу три штуки, уходит в комнату и ложится на диван лицом к стене. По идее, такая доза должно срубить, но – не рубит! Ночью слышны шаги в его комнате, куда я боюсь заходить. Страшно – увидеть искаженное лицо человека, который с трудом сдерживает рвущийся изнутри крик: «А-а-а!»

Поняв, что устойчивое состояние не удержать, впадаю в прострацию. Четыре таблетки нужно? Бери четыре. Хочешь шесть? И такое не возбраняется, но учти – это предел, выписавший рецепт консультант поставил красную черту. Или красная черта – это восемь таблеток? Десять? Прострация путает содержимое головы, перемешивает знание и безответственную выдумку. Я предчувствую катастрофу, вот что важно. Самолет вошел в штопор и стремительно теряет высоту, его уже не спасти…

Самолет всплывает внезапно, спровоцированный одной фантазией Макса. Он почувствовал себя в салоне самолета, чьи двигатели гудели, но не работали. Обман, динамо, ведущее к катастрофе! Только пассажиры (салон набит под завязку) этого упорно не замечали. «Люди, двигатели выключены! – кричит тот, кто знает подоплеку. – Мы не летим, мы падаем!» А в ответ гомерический хохот, в паникера тычут пальцем, а один из пассажиров и вовсе грозит кулаком. Самое странное: они хохочут, даже когда видна земля, что приближается с невероятной скоростью. До гибели какие-то секунды остаются, а эти придурки кофе заказывают! В очередь в туалет выстраиваются!

– И чем же дело кончилось? – любопытствовал я.

– Я их оставил. Открыл дверь, вышел наружу – и полетел. А они грохнулись и все погибли.

Разница в том, что мне из самолета не выйти. Дверей то ли нет, то ли их заклинило, короче, мне предстоит грохнуться так, что костей потом не соберешь.

В одну из ночей падение все-таки происходит. Правда, без всякого самолета (но и без парашюта!). Я лечу вниз – туда, где клубится густая серая мгла, вроде как падаю в жерло дымящегося вулкана. А тогда судьба моя незавидна: пролететь сквозь дым и пепел, чтобы свариться заживо в луже кипящей лавы. Или внизу меня ждет что-то другое?

– Другое, – подтверждает некто невидимый, – ты падаешь в пропасть рождения. О ней писали буддисты, а также Чоран и твой сын. Ужас перед рождением, страх перед жизнью, каковая есть чудовищное страдание, а может, и безумие – вот что их волновало…

– Меня не волновало! – кричу. – Мне-то зачем эта пропасть?!

– Ты должен родиться обратно. Уйти в смерть.

– Зачем?!

– Чтобы понять своего сына. Ответ на ужас жизни – смерть заживо, схлопывание ракушки. Там, внутри ракушки, возможны любые фантазии, любой бред, но он – внутри. Это фантазии смерти, которые ты должен осознать и принять.

Понятия не имею, кто несет эту лабуду, возможно, дух мыслителя Чорана. Тем временем погружаюсь в облако, вокруг хоть глаз выколи, а главное, неизвестно, чего ждать. Дух волен плести любую ахинею, вопрос: доверять ли ей? Что там внизу?!

А там круглая площадка, на ней стол, за ним сидит плотный круглолицый мужик, перебирает бумаги. Приземлившись, отряхиваюсь (на одежде вроде как слизь налипла) и вздымаю руки:

– Ну вы даете, месье Чоран! Ваши пессимистические концепции – сугубо ваше дело! Я-то тут причем?!

Мужик