Девять с половиной идей - Антон Леонтьев

Тем временем Вера уже встала с дивана и неровной походкой подошла к краю сцены. Публика в ожидании молчала, никто не понимал, что происходит, хотя с демократической галерки уже раздавались свист и выкрики, мол, если растеряла талант и променяла его на водку, то пора на пенсию.

– Что там вякают? – переспросила Вера.

Неожиданно, потеряв координацию, она чуть было не упала, но сумела-таки удержаться.

– Не надо мне помогать! – сказала она какому-то мужчине из первых рядов, бросившемуся поддержать ее. – Ты, медведь, лучше за своей бабой следи, а не за мной. Я великая актриса. Я Вера… Вера… Черт возьми, какая у меня фамилия? За кем я замужем – за этим импотентом Бронштейном или за вечным бабником Морозовым? Впрочем, они все дебилы, даже бутылку шампанского открыть не умели… Шампанское, я требую шампанского!

– Идиотка! Пьянь! А еще кодировалась! – вопил Трабушинский, дергая себя за седую гриву. – Почему у нас нет занавеса, опустить бы и скрыть этот позор! Черт побери, надо было не изощряться, сделать занавес. Хорошо бы сейчас на нее упал прожектор или вся осветительная система! Ну сделайте что-нибудь, спасите спектакль. Это же премьера!

Александр Морозов, тоже бывший муж Веры, который пришел на спектакль, демонстративно поднялся и вышел из зала. Вслед за ним устремилось несколько влиятельных московских гранд-дам, зрители в задних рядах стали топать ногами и свистеть, партер пока сохранял гробовое молчание, следя за монологом Веры.

– Морозов – заместитель министра культуры! – стонал Трабушинский. – А эта мразь его при всех назвала бабником! Теперь конец не только спектаклю, но и всему театру! Иди, заткни пасть этой истеричной алкоголичке! – И режиссер вытолкнул какого-то молодого статиста.

– Но Григорий Исаакович… – взмолился тот. – Когда она напьется, то становится неуправляемой!

– Иди! – заорал тот на него, и его крик был слышен даже в зале.

– Ага, прислали хоть одного! – глупо захихикала Вера. – Молодой больно, но ничего. Иди сюда, – она привлекла к себе статиста, обнимая. – Тетя Вера тебя утешит, иди, мой маленький.

Статист, не зная, что делать, подошел к актрисе.

– Ой! – завопила она, отталкивая его с такой силой, что статист полетел с края сцены прямо вниз. Раздался его приглушенный крик и стоны.

– Там пауки! – начала орать Ассикритова. – Они хотят меня сожрать, я их боюсь! – указывала она на потолок, где сверкала люстра. – Они спускаются на нитях, ой, мерзость! – Она принялась колотить себя по телу, словно убивая насекомых. Инна поняла, что начались галлюцинации.

Публика из партера стала подниматься и уходить. Некоторые перешептывались, другие в открытую говорили, особенно разряженные женщины:

– Алкоголичка, не может держать себя в руках, ее надо гнать в дом престарелых, вот идиотка!

– Ты сама такая, жаба, посмотри на себя, кикимора подзаборная! – пришла в себя Вера. – На твою поганую прическу спускается огромный паук. Ха, ха! Он пьет из тебя кровь! Сука!

Дама, облаченная в золотистые шелка, к которой обращалась Вера, только хмыкнула и произнесла вполголоса:

– Белая горячка, вы что, не видите, у нее уже черти и пауки перед глазами пляшут!

Трабушинский, не выдержав того, что публика уходит, выбежал сам, улыбаясь, стал рассыпаться в извинениях.

– Не надо, Гриша, – пыталась удержать его Ассикритова. – Мой маленький, я тебя так люблю…

Затрещина огромной силы обрушилась на нее. Главреж был разъярен, в таком состоянии его никто никогда не видел. Схватив бывшую супругу за локоть, он потащил ее прочь со сцены, но та упиралась. Тогда Трабушинский взял ее за горло и просто швырнул по направлению к выходу.

– Прочь, дура! – страшно заорал он. – Ты уволена, пошла вон, глупая баба! Пьянчуга, любительница водки… Обещала мне ничего не пить, а сама в день премьеры…

Какие-то журналисты, остановившись, стали лихорадочно снимать сцену скандала, но зал был уже практически пуст. Только несколько молодых людей кричали, что «Колизей» надо закрыть, если там работают халтурщики и алкоголики.

Инна, наблюдавшая все действо со стороны, даже ужаснулась тому, какие жуткие формы приняла ее диверсия. Она не ожидала, что это будет так страшно. Она не любила Веру, даже ненавидела ее, но чтобы так, при всех, загубить не только ее карьеру, но и все связи, дружбу, положение в обществе, остаток жизни… На мгновение ей стало жалко эту эгоцентричную Ассикритову.

– Великолепно! – шепнула ей подошедшая Ирина. – Немного через край, но ничего, это даже к лучшему. Когда я блистательно сыграю роль, которую сегодня завалила Вера, все увидят, что я в миллионы раз талантливее ее! А как она при всех поливала грязью Морозова! А та тетка в золотистом платье, это ведь сестра самой лучшей подруги жены Черненко! Ты представь, какой резонанс! Инночка, я тебя люблю, ты чудо, ты сделала все просто великолепно!

– А как насчет твоего обещания? – осведомилась Инна, глядя на сияющую Рокотову. Та только ухмыльнулась:

– Не беспокойся, Трабушинский сейчас таскает Веру за волосы, сам собирает ее тряпье и вышвыривает из театра. Пусть старичок успокоится, к десяти приходи к нему в кабинет, он будет тебя ждать! Вот тебе ключ, просто открывай – и смело в бой!

Ирина исчезла, чтобы насладиться поражением своей соперницы. Григорий Исаакович, видимо, пожалев Ассикритову, вызвал такси, чтобы не просто вышвырнуть ее на улицу, где были толпы любопытных. Слух о грандиозном провале премьеры в «Колизее», о том, что Вера была безобразно пьяна и поносила всех самых влиятельных людей в Москве, уже кругами расходился по городу.

– Что же делать! – скрипел зубами главреж. – Виталий, надо, чтобы газеты ничего не печатали об этом ужасе. Поговори с одним товарищем из ЦК, он мне обязан, скажи, чтобы попытались замять официальный скандал… Но слухи… Репутация псу под хвост! Кошмар, сегодня же надо начинать репетиции с Рокотовой, эта хоть не пьет! Мы должны максимум через три дня дать новую премьеру, причем на высочайшем уровне. Если хоть что-то пойдет криво, то я виновного сам при всей публике удушу, а на трупе спляшу лезгинку…

Инна видела, как Вера, еще не до конца пришедшая в себя, уходит из «Колизея». Похоже, она пока не осознала того, что сегодня случилось. Она была весела, наркотики еще действовали, но нашлось только два-три человека, гардеробщицы и женщины-администраторы, которые провожали ее, помогая нести чемодан.

– Так где же шампанское? – спрашивала Вера. – Я не поняла, почему Гриша посмел меня ударить? Что такое, уже и парочку импровизаций нельзя в текст вставить!

Ее фигуру, одетую в тяжелую соболиную шубу, с растрепанными волосами, Инна проводила глазами до черного хода. Довольная тем, что ее план в отношении Трабушинского удастся, она с нетерпением ждала назначенного срока.

Было начало одиннадцатого. В театре по приказу главрежа шла репетиция пьесы Шоу, где теперь главную роль исполняла Ирина Рокотова. В коридорах было пустынно, обслуживающий персонал уже разошелся, так что Инна могла не беспокоиться, что кто-то увидит ее входящей в столь неурочный час в кабинет Трабушинского. Она подошла к его двери, на которой красовалась серебряная табличка, убедилась, что она заперта. Но из тонкой щели снизу был виден мертвенный желтоватый свет. Инна достала заветный ключ и тихо открыла дверь.