Иллюзия Луны - Этери Чаландзия

– Да, не популярная у вас позиция… – пробормотал Кир.

– Вот именно! Недавно по телевизору показывали женщину, и она рассказывала, что не сложилось у нее, никогда не было детей, да она и не очень-то и хотела. Такой шум поднялся! Да как это возможно! Вы чудовище! Орали так, что рекламу поставили. Бог знает что устроили…

– А как же «плодитесь и размножайтесь»? – успел вставить Кир.

– Тогда надо было заселить землю, сейчас, похоже, пора расчищать, – отрезала девушка. – И потом, что-то сам Христос не особенно размножался.

– Христос изменил этот мир, – пряча улыбку, возразил Кир.

– А почему вы думаете, что я не изменю его? – без всякого смущения она посмотрела ему прямо в глаза.

В ее словах было столько обиды и искренней уверенности, что Кир решил не разочаровывать ее и промолчал. В стороне от них, разогнавшись с моста под горку, прогрохотал полупустой трамвай.

– Странный разговор у нас получился, – наконец пробормотал он.

Девушка усмехнулась.

– Все в этой жизни странно. А то, что вы, весь такой неотразимый, выгуливаете здесь своих… внуков, это разве не странно? Я ведь к вам не за спичками подошла, вы же понимаете…

Несколько минут оба, думая о своем, молча смотрели на кувыркающихся в снегу детей. Тем временем на деревянной горке, стоявшей в стороне, случился казус. Визжащая малышня дружно скатывалась в снег по обледеневшему желобу, стараясь поскорее отползти в сторону пока очередная тушка не обрушится сверху. И тут какой-то несчастный толстый мальчик застрял на самом верху в домике-скворешнике. Его гримасничающая физиономия виднелась в окошке, но, несмотря на собственные усилия и неослабевающий напор и визг сзади, мальчик не мог ни отступить, ни скатиться с горки. Взрослые, занятые своими разговорами, не отвлекались на детские вопли, для них это был привычный фон жизни.

– Так, Софья, – скомандовал Кир, вставая. – Не знаю, что у вас в голове делается, но сейчас пойдемте, надо растащить эту команду, пока они там не передавили друг друга.

Девушка кивнула, они направились к горке и приступили к спасательной операции. Кир пытался выцарапать из узкого проема застрявшего наверху мальчика, а Софья одного за другим сводила вниз по лесенке детей. Наконец, потеряв три пуговицы и оторвав карман, несчастный толстячок вырвался из узкого проема и спикировал к подножью горки. Тут же на него сверху высыпалась группа неучтенных ревущих карапузов, а со всех сторон уже бежали перепуганные родители утирать носы и разводить еще больший рев. Кир с девушкой переглянулись и отступили.

Они оба запыхались, растрепались и выглядели не лучше метавшейся по снегу малышни. Ее белая шапочка сбилась, темные волосы в беспорядке разметались по плечам, шарф Кира был весь в снегу, пальто перекосилось. Улыбаясь, они принялись приводить друг друга в порядок, поправляя одежду и стряхивая снег.

– Мне кажется, все у вас будет в порядке. Встретите хорошего человека, влюбитесь, выйдете замуж, и все произойдет само собой. – Кир привычным движением поправил девушке волосы и надвинул на лоб шапку. – Вы еще совсем молодая, злости много, а себя не знаете. Через несколько лет сами будете гулять здесь с коляской, вспоминать свои пламенные речи и смеяться…

Кир не успел договорить. Софья взмахнула рукой, явно собираясь сказать в ответ что-то резкое, но оступилась, и Кир инстинктивно подхватил потерявшую равновесие девушку. И словно в распахнутое пальто влетела горячая птица: Кир через одежду почувствовал все ее тело, ее запах, прерывистое и теплое дыхание. Рот с искрящимися на нем снежинками был совсем рядом, совсем близко, стоило чуть приблизиться и осторожно прикоснуться губами к алой ягодной пленке ее губ и прильнуть к ним, сдерживая мощную волну просыпающегося в теле желания… Софья закрыла глаза. Кир обхватил стройное тело, голова закружилась, всего один миг отделял его от поцелуя, как вдруг… все остановилось.

Стих шум улицы, и в наступившей тишине отчаянно заколотилось сердце. Как безумный, Кир посмотрел в сторону детской площадки.

– Дети… – прошептал он.

Их нигде не было.

Вынырнув из обморочной трясины, Инга обнаружила себя в больничной палате. Само по себе это не расстроило и не обрадовало ее. По сосудам растекалось мощное успокоительное, и оглушенное сознание парило над реальностью. Недавние события остались где-то позади, заняв свое место в узком и темном коридоре воспоминаний. Дверь в него захлопнулась, и Инга спокойно лежала, рассматривая пошлые акварели на стенах и прислушиваясь к своим ощущениям.

Они были странными. Ингу почти не оставляла уверенность в том, что она бодрствует, но вот это «почти» слегка смещало акценты. Ей казалось, что стоит чихнуть – и она взлетит над кроватью, нахмуриться – и снег за окном пойдет сильнее и гуще, посмотреть на входящего в палату – и он споткнется о взгляд, как о препятствие. Все это забавляло и пугало одновременно. Инга уютно завернулась в одеяло и легла на бочок так, чтобы видеть окно. Она вспомнила точно такие же морозные узоры совсем на другом стекле.

Однажды много лет назад они с отцом остались на выходные на даче. Дом был старый, скрипучий, с ажурным крыльцом, окошками в кружевных наличниках и печкой с изразцами. Настоящий сказочный теремок. Отец работал тогда над оформлением романов Александра Грина, и маленькая Инга, перебирая пахнувшие краской иллюстрации, воображала себя то Ассоль, то Руной Бегуэм, то Дези Гарвей. На белой оштукатуренной стене возле кровати она нарисовала свои алые паруса, и, когда подступали сны и начинали слипаться глаза, кораблик принимался плясать на карандашной волне, и вот уже гигантский просмоленный бок тяжелой шхуны надвигался из сумерек, заполняя все пространство комнаты. Хлестали на ветру отяжелевшие от воды снасти, бушевал шторм, и дикие крики чаек мешались со свистом мистраля. Наутро Инга чувствовала соль на губах и находила на полу упругое перо, выпавшее из крыла морской птицы.

Она любила их квартиру в городе, но загородный дом, который по сходной цене сдавала крошечная, похожая на мышонка старушка, обожала. Здесь чай из самовара, настоянный на листьях черной смородины, казался волшебным зельем, паучок, затянувший темный угол прозрачной паутиной, – колдуном-оборотнем, здесь половицы скрипели под ногами невидимых царевен, и в пламени печи плясали призрачные тени.

Днем они обычно уходили далеко в бескрайние поля по слабым, едва заметным в глубоком снегу тропинкам. Инга обожала, когда отец брал ее на руки и подбрасывал высоко в небо. Белая земля летела вниз, и Инге казалось, что она, как птица, парит над снегами. Румяные, разгоряченные, накувыркавшиеся в сугробах и набегавшиеся по спящему лесу, в котором между темных ветвей мелькали желтогрудые синицы или восхитительные черно-белые сороки, они возвращались в свой теплый дом. Кир доставал вкуснейший борщец, потомившийся в печке, нарезал мягкий пористый хлеб с хрустящей корочкой, наливал себе запотевшую стопочку водки, а Инге – брусничного морсу, и они садились обедать. Голодная и веселая, она с аппетитом уплетала нехитрые яства, с восторгом поглядывая на отца. Инга уже умела сравнивать и понимала, что не только для нее Кир самый красивый и сильный на свете. Она часто замечала внимательные и восхищенные взгляды, которыми женщины провожали его высокую фигуру. Видела, как они заглядывают ему в глаза, смеются его шуткам, улыбаются при его приближении. Ничего еще не понимая, Инга улавливала наэлектризованную атмосферу вокруг него, но она не волновалась, Инга была уверена, что отец всегда будет с ней.