Иллюзия Луны - Этери Чаландзия

Такая собачка когда-то была у отца Инги. Маленький шустрый зверек с горячим телом и львиным сердцем. Щенок редкой и дорогой породы достался Киру даром: однажды зимой он обратил внимание на обувную коробку, валявшуюся у мусорного контейнера. Коробка истошно пищала тем затухающим писком, который исходит от приборов на садящихся батарейках. Кир открыл ее и ахнул: на дне лежало голое существо – то ли крыска, то ли собачка – в общем типичная неведомая зверушка. Непонятно, как эта живая посылка оказалась на помойке. Розовую крошку могли по ошибке похоронить, обронить или выбросить, в любом случае, ее история явно была трагичной. Кир принес орущего детеныша домой, выходил, выкормил из пипетки и назвал Малевичем.

Малевич вскоре вырос в милейшего стройного песика терракотового цвета, он спал, как кошка, на груди у Кира, не сводил с него влюбленных глаз, ел с руки и не отходил ни на шаг. Инга ненавидела его. Сначала Игнат не придал этому значения, потом удивился – Малевич был до того весел, умен и дружелюбен, что его сложно было не любить, а потом понял, что все, что вызывало симпатию отца, угнетало Ингу и действовало ей на нервы.

Все это заинтересовало Игната, и однажды за обедом он подпоил ее вином в надежде, что, разозлившись или расчувствовавшись, она разболтает ему о своих отношениях с отцом. Но коварный план Игната провалился. Инга и правда разозлилась, но не на отца, а на мужа. Какое-то время она уворачивалась от его настойчивых расспросов, неловко пыталась перевести все в шутку, отмалчивалась, загадочно улыбалась и сверкала глазами, а потом швырнула бокал в стену и заявила, что ее отношения с Кириллом Александровичем – не его ума дело и нечего лезть, куда не просят. Что если у нее возникнет желание или необходимость поделиться с ним своими воспоминаниями или проблемами, она немедленно это сделает, а пока такого счастливого случая не представилось, может он оставит в покое и ее, и ее отца, и все, что их обоих связывает?!

Игнат, сто раз на протяжении этого монолога пожалевший, что захотел узнать больше, чем ему полагалось, с горем пополам успокоил разбушевавшуюся жену и пошел курить на лестницу. Он в очередной раз убедился, что вопросы вокруг Инги только множились, а ответов почти не прибавлялось.

Тем временем светофор переключился, поток тронулся, и Игнат покатил вниз с моста. Ему оставалось развернуться, вырулить на набережную, свернуть в глубину квартала и через двести метров припарковаться у ничем не примечательной панельной многоэтажки.

Вскоре, кое-как втиснув свою машину между двумя сгнившими развалюхами, Игнат направился к подъезду, набрал комбинацию «Сим-сим, откройся», шагнул в полутемный подъезд, воняющий сыростью и нечистотами, поднялся на площадку к лифтам и пощелкал кнопками. Безрезультатно. Все было сожжено, сломано и отключено. Игнат вздохнул и направился в сторону лестницы. Там все было как всегда. Испещренные матом стены, выкрашенные в неясный угнетающий цвет, заплеванные оконные стекла, жженые рамы, разводы то ли крови, то ли поноса на дверях, окурки, скрученные в узлы пивные банки, сигаретные пачки, еще какие-то осклизлые обрывки и ошметки, о происхождении которых не хотелось даже думать. И конечно, где-то между третьим и четвертым этажом, в центре кафельного пола лежала подсохшая куча человеческого кала. Игнат зажал нос и, стараясь не смотреть на эту мерзость, рванул вверх по лестнице. Он бежал на восьмой этаж так, будто тот убегал от него. Как же он ненавидел эти рабочие районы, где по улицам гуляли бритые качки, а на дорогах ревели расточенные моторы…

Задыхаясь, Игнат ворвался на лестничную площадку и притормозил, поправляя одежду и переводя дух. И вдруг понял, что зря ехал через весь город. Он все еще по инерции шел вперед по длинному коридору-карману, но уже понимал, что не позвонит в квартиру матери. Это в своих мечтах он спешил к ней, чтобы сбросить пальто, упасть на диван, отвернуться к стене, погоревать, посидеть вместе молча, без слов понимая печали друг друга, и уехать возрожденным, полным новых сил и надежд. Но Игнат знал, что будет на самом деле. Мать нальет чаю, потом – коньяку, начнет пытать и расспрашивать, переживать, спорить, всхлипывать, винить его, разговаривать, как глухая, сама с собой, и он, раздраженный, уедет ни с чем, хлопнув дверью.

Дверь и правда хлопнула. За спиной Игната. Он подобрался, как волчонок, обернулся и встретился взглядом с жилистым старичком из 56-й квартиры. С тяжелым ведром в руках, что-то пришепетывая, он тащился в сторону мусоропровода. Опрокинув содержимое в трубу, старик направился в обратный путь. Поравнялся с Игнатом, осклабился и кивнул.

– Здорово, товарищ. Как там, на воле-то?

Так и не получив ответа, старый черт фыркнул и исчез за дверью, а Игнат постоял еще немного, чувствуя, как слезы подступают к горлу, и во всю прыть побежал вниз по лестнице. На этот раз он не замечал ни грязи, ни говна, ни битых стекол. Пришел в себя или хотя бы немного отошел он уже в машине. Осмотрелся, вытер лицо рукавом пальто, машинально поскреб уже застывшее кефирное пятно и двинулся вперед. На душе у него было гаже, чем в только что оставленном подъезде.

Днем Кочку вырвало четыре раза, но, когда тучи на небе рассеялись, она уже пришла в себя и растянулась на солнышке, поглядывая поверх своего широкого горлового воротника на танцующих в снегу ворон и пробегающих стороной прохожих. Вообще-то Кочку рвало от того, что она пожадничала. Нырнув с утра пораньше в помойку, она обнаружила гирлянду чуть подпорченных и от того еще более аппетитных сосисок, посмотрела на нее, подумала, а потом решила, что раз все так плохо, и нет покоя, и минорные предчувствия, обгоняя друг друга, лезут в душу, надо сожрать столько сосисок, сколько влезет, и еще пару штук сверху для верности. Операция по уничтожению добычи прошла успешно и заняла всего несколько минут. Сосисок не стало, а Кочка, заметно округлившись в боках, с трудом выбралась из контейнера и, икая и пошатываясь, потрусила в сторону двора.

Как ни противно было отрыгивать лишнюю еду, приходилось признать, что принцип заесть все несчастья был беспроигрышным. Успокаивающее тепло, как маленькое солнце, появилось в области желудка и быстро распространилось по всему телу. Кочка икнула, потянулась, растопырив пальчики на лапах, и повалилась набок. Ни одной тревожной мысли не было в ее голове, и Собака Беды, так мучившая ее в последнее время, наконец затихла. Кочка закрыла глаза. Как же приятно было иногда вот так полежать – в тишине, на солнце, без всяких забот и печалей! Красота…

Отдышавшись как следует, Игнат поехал в направлении центра, сдерживая нетерпение и стараясь не толкаться и не сигналить в медлительном плотном потоке. События последних дней (или месяцев, или лет?) доконали его, и он хотел противоядия.

Его отец умер, когда Игнат был ребенком, и мать осталась молодой и очень привлекательной вдовой. Она и сейчас была хороша. Эффектная шатенка, завлит в театре, она всегда была в центре мужского внимания. Игнат с детства привык, что поклонники приходили и уходили, а мама то плакала, то смеялась, то без причины наказывала, то вдруг донимала вниманием и подарками. Нет, она вовсе не была эгоистичной сумасбродкой, помешанной на себе и сексе. Просто слишком рано вышла замуж, рано родила, рано овдовела и еще раньше осталась одна. Сын не давал ей чувства радости и защищенности, которое дарили другие мужчины, и она, не долго думая, сделала выбор не в его пользу. Надо сказать, что Игнат почти всегда понимал ее и даже поддерживал в желании жить и искать любовь, но после всего случившегося за последнее время, после трупа в морге, после обморока Инги, после ее страшной истерики, которой все не было конца, Игнату мучительно захотелось чьего-то присутствия и участия. Неужели он так многого хотел?