Я слежу за тобой - Тереза Дрисколл

– Строго без протокола…

– Перестань, Мел, ты меня знаешь. Пусть я порушил собственную карьеру, но не собираюсь ломать твою.

– Ладно, только не по телефону. Сколько тебе нужно, чтобы добраться до Салташа? В наше кафе?

– Час.

– Выезжаю. И язык за зубами. Ясно?

– Договорились.

– Да, кстати, как Салли? Она вроде уже переходила?

Мэтью ощущает укол вины. На несколько минут он и в самом деле забыл. Нет. Не то чтобы забыл… скорее отключил. Интересно, каково будет теперь. Работа. Дом. Расщепленное мышление. Внезапно перед глазами встает картинка из больницы, живая и милая.

– Теперь я папа, Мел. У меня прекрасная маленькая дочка.

Генри оглядывает камеру, а в голову лезут мысли о Сэмми. Конечно, Дженни догадается вывести его на хорошую прогулку – размять лапы… Генри опускает голову в ладони. Бедная Дженни. Еще и это вдобавок ко всем бедам…

Он зажмуривается, вспомнив, какую глупую, неприкрытую мерзость устроил. Почему, ну почему ему не хватило духу спустить курок?

Он пробовал лечь на жесткую приподнятую платформу – вместо «кровати», но спине было больно. Тонкая пластиковая подстилка не спасает от грубого бетона. Интересно, сколько его здесь продержат. Генри смотрит на дверь и ежится, вспомнив, с каким звуком она захлопнулась. Такого нельзя представить, пока не окажешься внутри. А ведь любит открытые пространства. Свежий воздух. Что там написано в законе, сколько полиция вправе держать человека без предъявления обвинения?

Генри думает о Барбаре и ее сливовом пироге. Об Анне, крутящей «солнышки» на лужайке. Ему нужна «Тардис»[3], чтобы вернуться в прошлое. К совершенно иной версии всего.

Внезапно Генри охватывают нетерпение и гнев. Довольно! Хватит всего этого. Хватит этого места. Этого чертова места.

– Я могу поговорить с кем-нибудь? Пожалуйста.

Нет ответа.

Генри пинает дверь и кричит громче:

– Мне нужно поговорить с кем-нибудь!

Проходит несколько минут. Заслонка сдвигается в сторону, и в окошко заглядывает надзиратель в форме.

– Будьте добры, потише.

– Я хочу связаться с адвокатом.

– А я думал, вы не сделали ничего плохого и адвокат вам не нужен… – Полицейский сочится сарказмом.

– Ладно, а теперь я хочу адвоката. Я знаю свои права и не буду ни с кем разговаривать, пока не увижу адвоката.

– Ладушки. Принято. Но у нас тут дела, так что придется подождать.

Генри смотрит через решетку.

– Я не сделал ничего плохого.

– Ну само собой.

Проходит два часа. Приходится вытерпеть унижение и воспользоваться открытым туалетом, молясь, чтобы никто не мелькнул за зарешеченным окошком.

Он настоял на собственном адвокате, не согласившись на дежурного юриста; естественно, это все замедляет.

Оставшись наконец наедине с Адамом Бенсоном, который дотоле занимался только вопросами недвижимости и завещания, Генри понимает, как просчитался в суровой ситуации. Адам честно признаёт ограниченность своего опыта в уголовном праве. Генри заявляет, что не хочет никого больше подключать. Совет Адама прост. Рассказать правду. «Есть что-то, что вы должны мне сообщить, Генри? Если есть, настоятельно рекомендую сделать это сейчас, чтобы я мог связаться с теми, кто лучше разрулит ситуацию».

Правду?

Перед глазами Генри – Анна, сидящая рядом в машине. Бледная. «Это отвратительно». Генри чувствует, как дрожит нижняя губа, когда его вводят в допросную комнату, где уже сидит Адам – напротив презренного инспектора из Лондона.

– Зачем вы меня держите здесь? Я не сделал ничего плохого. Я не нарушал закон.

– Вы наставили ружье на полицейского, мистер Баллард. Это мы называем угрожающим поведением.

– Вы вломились в мой амбар. Я растерялся. Я защищал свою собственность.

– Мы ворвались после того, как вы позвонили нам в возбужденном состоянии, мистер Баллард, и потребовали разговора с сержантом Мелани Сандерс. Мы ворвались, чтобы вы не нанесли вреда себе или окружающим. Поэтому давайте оставим эту чепуху про защиту собственности. Сэкономим уйму времени.

Адам поворачивается к Генри с широко раскрытыми глазами и утвердительно кивает.

– Я был не в себе. Столько навалилось!.. Исчезновение Анны. – Генри слышит гулкий стук сердца и старается взять себя в руки. Ужасно хочется домой, извиниться перед Барбарой и особенно перед Дженни за сцену в амбаре. За крики. Бедный Сэмми заходился лаем снаружи… И еще он хочет говорить с Мелани Сандерс, а не с этим лондонским идиотом.

– Почему я не могу поговорить с сержантом Мелани Сандерс? – Звоня из амбара, он повторял, что хочет говорить с ней. Только с ней.

– В настоящий момент она не на службе. Мы сказали вам об этом, когда вы позвонили. Дальше так. В прошлый раз, когда мы беседовали формально… – инспектор проглядывает какие-то бумаги – видимо, протокол последнего допроса Генри, после телеобращения, – вы предложили нам вторую версию того, где находились в ночь, когда пропала Анна. По ней, ваша машина стояла у вокзала бо́льшую часть ночи, потому что вы перебрали и решили поспать на заднем сиденье.

– Верно.

– Так вы и сказали жене? Поэтому и попросили ее солгать ради вас?

– Да. Мне было стыдно, что я так надрался. Подумал, что это будет выглядеть неприглядно.

– Но вот в чем проблема, мистер Баллард. Мы снова опросили свидетелей, которые звонили после нашего телеобращения. Они не видели никого на заднем сиденье машины.

– Наверное не видели, потому что я лежал. Или видели машину до того, как я вернулся из паба.

– Ах да, паб… «Голова льва». Здесь еще одна проблема. Я заинтересовался, почему вы не припарковались на стоянке паба. И еще: никто из тогдашних посетителей «Головы льва» вас не помнит.

– Было полно народу. И машин на стоянке. Просто битком. С чего бы им меня помнить?

Генри чувствует, как вспотели ладони под столом, и вытирает их о штаны. Он поворачивается к адвокату, который что-то записывает. Смотрит на магнитофон – интересно, будет ли расшифровка. Когда врешь, понимает Генри, надо запоминать выдуманные подробности. Следить, чтобы они каждый раз совпадали. И с каждой новой версией делать это все труднее.

– Вы хорошо знаете подругу вашей дочери, Сару? – Инспектор внезапно подается вперед.

– Лучшая подруга Анны. Уже много лет. Постоянно приходит к нам, как и все ее друзья. Мы всегда их привечали.