Высокая вода - Донна Леон

— Да. Он был крайне любезен и, когда мог, чрезвычайно полезен. Он позволил мне все устроить так, как я хочу. А потом, при закрытии, то же самое сделал для моей ассистентки.

— Вашей ассистентки? — спросил Брунетти.

Бретт кинула взгляд в сторону кухни и ответила:

— Мацуко Сибата. Она приехала в Сиань как представитель Токийского музея, по обмену между японским и китайским правительствами. Она училась в Беркли, но вернулась в Токио, защитив диплом.

— Где она теперь? — спросил Брунетти.

Бретт нагнулась над книгой и перевернула страницы. Ее рука указала на фотографию изящной японской ширмы, расписанной цаплями, летящими над высокими зарослями бамбука.

— Она мертва. Она погибла во время одного происшествия на раскопках.

— Что там произошло? — Брунетти заговорил очень мягко, поняв, что после смерти Семенцато этот случай представился Бретт совсем в ином свете.

— Она упала. Раскоп в Сиане — это просто яма под огромным тентом. Все статуи были захоронены как солдаты войска, которое император пожелал взять с собой в вечность. Чтобы добраться до них, иной раз приходилось копать на три-четыре метра вглубь. Глубокие колодцы по периметру окружены низкими стенками, оберегающими туристов от падения, а нас от комков грязи, которые могут лететь у них из-под ног. На некоторых участках, куда туристы не допускаются, стенки нет. Мацуко упала…

Бретт начала фразу, но Брунетти видел, что она перебирает варианты и пытается подобрать соответствующие слова. Она переформулировала:

— Тело Мацуко нашли на дне одного из таких колодцев. Она упала примерно с трехметровой высоты и сломала шею.

Бретт глянула на Брунетти, но ее снова одолели сомнения, и она изменила последнее предложение.

— Ее нашли на дне со сломанной шеей.

— Когда она расшиблась?

В кухне прогремел выстрел. Не раздумывая, Брунетти вскочил с кресла и присел перед Бретт, расположившись между ней и открытой дверью в кухню. Когда они услышали, как Флавия кричит: «Чтоб ты!..» — он сунул руку под пиджак, потянувшись за револьвером, а потом оба они услышали, как шампанское льется из бутылки на пол.

Он выпустил рукоятку револьвера и вернулся в кресло, ничего не говоря Бретт. В иных обстоятельствах это могло быть смешно, но они не засмеялись. По молчаливому уговору они решили делать вид, будто ничего не случилось, и Брунетти повторил свой вопрос:

— Когда она расшиблась?

Решив сберечь время и ответить сразу на все его вопросы, она сказала:

— Это случилось примерно через три недели после того, как я послала первое письмо Семенцато.

— И когда это было?

— В середине декабря. Я отвезла ее тело в Токио. То есть я поехала с ним. С ней.

Она остановилась, ее голос пресекся от воспоминаний, ни единой частичкой которых она не собиралась делиться с Брунетти.

— Я собиралась в Сан-Франциско на Рождество, — продолжила она. — Так что я выехала пораньше и провела три дня в Токио. Встретилась с ее семьей. — Снова долгое молчание. — Потом улетела в Сан-Франциско.

Из кухни вернулась Флавия, держа серебряный поднос с тремя высокими бокалами для шампанского в одной руке, другой обхватив, как теннисную ракетку, горлышко бутылки «Дона Периньона». Они ни в чем себе не отказывали, даже в шампанском на второй завтрак.

Она услышала последние слова Бретт и спросила:

— Ты рассказываешь Гвидо о нашем счастливом Рождестве?

То, что она назвала его по имени, не укрылось от них, так же как и упор на «счастливое».

Брунетти взял у нее поднос и поставил его на стол, Флавия щедро налила шампанское в бокалы. Пузырьки перехлестнули через край одного из них, стекли по стенке и устремились через край подноса к книге, все еще лежавшей открытой на столе. Бретт дернула ее на себя, закрыла и положила на диван. Флавия вручила Брунетти бокал, поставила другой на стол перед собой и передала третий Бретт.

— Cin-cin, — сказала Флавия с напускной бодростью, и они чокнулись. — Если мы собираемся говорить о Сан-Франциско, то мне нужно как минимум шампанское. — Она села лицом к ним и так хватила из своего стакана, что это было трудно назвать глотком.

Брунетти вопросительно глянул на нее, и она принялась рассказывать.

— Я там пела. Тоску. Господи, что за несчастье. — Жестом настолько театральным, что он выглядел осознанной пародией, она прижала тыльную сторону ладони ко лбу, прикрыла глаза, потом продолжила: — У нас был режиссер-немец, с «идеей». К несчастью, эта идея состояла в том, чтобы модернизировать оперу, чтобы сделать ее актуальной, — последнее слово она произнесла с особенным презрением, — и ее действие разворачивалось во время румынской революции, и Скарпиа должен был быть Чеауческу — так этот ужасный человек произносил его фамилию. А я должна была быть все равно примадонной, только в Бухаресте, а не в Риме. — Она прикрыла рукой глаза, вспоминая, затем продолжила: — Помню, там были танки и автоматы, а в одном месте мне надо было прятать ручную гранату в декольте.

— Ты еще про телефон расскажи, — сказала Бретт, прикрыв рот рукой и зажав его, чтобы не рассмеяться.

— Ой, боже правый, телефон. Вот видите, как я старалась выкинуть все это из головы — даже не вспомнила. — Она повернулась к Брунетти, глотнула шампанское как минералку и продолжила, ее глаза оживились при воспоминании. — Режиссер захотел, чтобы в середине «Vissi d'arte» я звала на помощь по телефону. И вот я валяюсь поперек кушетки, пытаясь убедить Бога, что не заслужила ничего подобного, и я правда не заслужила, когда Скарпиа — я думаю, он на самом деле был румын — я не могла разобрать ни слова из того, что он говорил. — Она сделала паузу и добавила: — Вернее, пел.

Бретт вмешалась, чтобы поправить ее.

— Он был болгарин, Флавия.

Флавия отмахнулась рукой, в которой был бокал.

— Какая разница, cara. Они все похожи на картошку и воняют паприкой. И все так орут, особенно сопрано. — Она прикончила шампанское и прервалась, чтобы наполнить свой бокал. — Так на чем я остановилась?

— На кушетке, по-моему, где ты молила Бога, — предположила Бретт.

— А, да. И тут Скарпиа, огромный, неуклюжий дурень, спотыкается о телефонный провод и выдергивает его из стены. Так что я лежу на кушетке, линия к Богу отрезана, а за баритоном я вижу в кулисах режиссера, который мне машет как сумасшедший. Я думаю, он хотел, чтобы я подключила телефон обратно и воспользовалась им любым способом. — Она сделала глоток, улыбнулась Брунетти с такой теплотой, которая побудила его тоже отпить шампанского, и продолжила: — Но артист должен придерживаться каких-то стандартов, — она глянула на Бретт, — или, как говорите вы, американцы, должны быть какие-то границы.

Она остановилась, и Брунетти подал свою реплику. Он сказал: