Рассказы о Джей-канале - Олег Клинков Клинков

Болдин несколько секунд молчал, глядя в сторону. Потом, глубоко вздохнув, сказал:

– Не надо ничего, Николай Алексеевич, – вновь помолчал и повторил: – Ничего не надо.

– Ну, как знаешь… – Латышев направился, было, к столу, и тут до него дошло, что Князеву давно уже пора возвращаться.

Он посмотрел на часы – у Князева оставалось всего около трех минут до предельного срока.

"Принудительно выводить?.. – чуть растерявшись, подумал Латышев. – Помешается… Так и так помешается… Что там могло случиться?.."

Когда истекли оставшиеся три минуты, Князев все еще не приходил в себя. Латышев тревожно оглянулся на Болдина.

– Выводить его надо, Николай Алексеевич, – сказал тот, поднимаясь. – Сгорит совсем.

– Да, да… – проговорил Латышев, но не пошевелился.

Тело Князева было все еще в той же "позе внимания", и Латышев был уверен, что Князев нормален там, на седьмом, хотя те десять минут, в течение которых он по расчетам мог оставаться нормальным, истекли. Латышев много раз видел, как сходили с ума разведчики, и сам не зная, как, он практически безошибочно определял, когда это случалось.

Князев был нормален.

Латышев заставил себя вернуться в кресло.

Пошла тринадцатая минута, когда Князев шевельнулся. Он резко приподнялся, сел на стенде и после секундного напряжения всего тела обмяк. Руки его безвольно упали на колени, плечи опустились, голова повисла, но, когда Латышев с Болдиным бросились к нему, Князев поднял голову.

Взгляд его был ясным и отчужденным, как будто он смотрел в пустоту.

– Попить бы… – бесцветно сказал он, поднимаясь. Он подошел к столу, налил себе воды и медленно выпил. Затем, аккуратно поставив стакан, повернулся к Латышеву и так же бесцветно спросил: – Я могу идти?

– Да, да, конечно… – чуть помедлив, кивнул Латышев.

Князев пошел к двери. Двигался он размеренно, как заводной. Болдин, переглянувшись с Латышевым, вышел вслед за ним.

Оставшись один, Латышев несколько секунд простоял неподвижно, потом взял со стола какие-то рабочие бумаги, но сосредоточиться на них не мог.

"Неужели помешался?.. – мысли его все время возвращались к остановившемуся, словно замерзшему, взгляду Князева. – В сущности, он еще мальчик. И сразу на сто семьдесят… Это много для кого угодно… Да что там Глеб тянет?!." – Латышев поймал себя на мысли, что подумал о Болдине почти зло. Успокаиваясь, он отошел к окну и некоторое время бездумно следил, как треплет внизу ветер ветви тополей.

Вскоре вернулся Болдин.

– Ну, что Князев? – нарочито помедлив, спросил Латышев.

– Он отказался чистить память, – угрюмо отозвался Болдин, доставая из шкафа энцефаллоры.

– Отказался чистить память?

– Да.

– Что за черт! Почему?

– Не знаю. Он не объяснил… Отказался и все. Я почти силой уложил его под электросон – опять на уровень рвался… – Болдин передал Латышеву один из энцефаллоров. – Пацан он еще, Николай Алексеевич. Сгорит…

– Верно, пацан… – Латышев в задумчивости повертел в руках энцефаллор, как будто видел его впервые, потом поднял глаза на Болдина. – А у тебя что, есть кто-нибудь еще с такой устойчивостью к пульсациям?

– Нет, – чуть смешавшись, ответил Болдин.

– Ну, так вот и у меня нет, – сказал Латышев, надевая на голову энцефаллор. – Другого такого вообще нет, ты знаешь, так что давай обходиться… – заключил он, устраиваясь в кресле…

Князев (второй выход на уровень)

… – Запах, запах… – сокрушенно пробормотал Нуньес, останавливаясь на пороге, чтобы привыкнуть к темноте. – Не чистят из-под нее как следует, а господину министру нюхать. Как он это терпит?..

Дождавшись, пока сумеет различить дальнюю стену подвала, он прошаркал из одного угла в другой, по дороге осматривая пол. Из самого темного угла комнаты, огороженного невысоким бордюром, послышалось негромкое мычание.

– Слышит… – удовлетворенно пробормотал Нуньес, и голос его потеплел. – Меня слышит. Привыкла, а ведь сперва как обзывала… – он взял возле стены стул и поставил его посреди комнаты напротив угла с бордюром. – Запах, запах. Ей-богу, надо сказать господину министру… Пользуются его добротой…

Из-за двери послышались шаги спускающегося по лестнице человека, и вскоре в тусклом дверном проеме возникла фигура в длинном халате.

– Ты здесь, Фелипе? – послышался напряженный голос.

– Да, да, я здесь, господин министр, – Нуньес засеменил навстречу фигуре. – Здесь я, где же мне еще быть? Все в порядке, господин министр, входите.

Он взял вошедшего под руку и проводил к стулу посредине комнаты, затем почтительно сделал шаг назад и остановился.

Вошедший с минуту молчал, незряче глядя в темный угол, потом заговорил.

– Ну что, Адела, – хрипло спросил он. – Хорошо ли тебе здесь? Достаточно ли тебе свободы? Или ты по-прежнему хочешь еще?

В ответ из угла послышался звук, похожий на клекот.

– Значит, достаточно, – жестко сказал вошедший и, быстро встав, пошел к выходу.

Нуньес поспешил за ним, опасаясь, что господин министр споткнется. На пороге министр внезапно остановился, повернулся и ласково потрепал Нуньеса по щеке.

– Не тяжело тебе, старый вояка? Сколько лет уже торчишь тут каждую ночь…

Нуньес испугался.

– Если господин министр еще довольны мной… – растерянно пробормотал он.

– Доволен, доволен, – усмехнувшись, перебил его министр и вновь потрепал по щеке. – Тобой-то я больше всех и доволен…

У Нуньеса отлегло от сердца.

Проводив министра к выходу из подвала, он в дежурной комнате налил в большую миску похлебки, густо накрошил в нее хлеба и, прихватив миску, снова спустился вниз. Там он прошел за бордюр и поставил миску перед небольшим квадратным отверстием в полу.

– Ешь, – ласково сказал он, обращаясь к отверстию. – Похлебка, видно, сегодня хорошая. Постарались, наваристая…

Из-под пола послышалось урчание, и в отверстии показалась костлявая, иссохшая человеческая рука. Рука торопливо нашарила миску, жадно схватила ее, едва не пролив, и миска исчезла в отверстии. Оттуда вновь донеслось урчание и сразу вслед за этим торопливое чавканье.

"Так это человек?!. – пронеслось вдруг в голове Нуньеса. – Там – человек?!."

Нуньес похолодел.

"Спаси нас, Пресвятая Дева!.. – он несколько раз суетливо перекрестился и с полминуты прислушивался. – Неужто ночь такая?.. Говорят ведь, что такая ночь в году есть, когда все собаки разом выть начинают, а в каждого человека будто кто другой вселяется… Пресвятая Дева, спаси и сохрани…" – перекрестился он вновь и вновь прислушался.

Было тихо.

– Какой она теперь человек? – пробормотал он, успокаиваясь. Из угла донеслось громкое чавканье. – Человек разве так ел бы?.. Оно-то, конечно, пятнадцать лет полусидя, да без света… Как еще не умерла? Ей-то, конечно, лучше, если б умерла, да видно Господь не дал…

Он отнес стул на прежнее место к стене, огляделся, проверяя, все ли в порядке, и, удовлетворившись, пошел к выходу.

– Не