На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

за таким-то номером, такому-то лицу, такой-то полицейской частью паспорт не выдавался. Вот вы и у праздника. И начинают вас, раба божьего, держать и начинают вашей биографией интересоваться. Понимаете? Из-за любого пустяка вы с фальшивкой можете оказаться как но раскаленной сковороде, извините. А вот когда я вам впишу в паспортный бланк имя, фамилию, номер паспорта, дату выдачи и все иное с какого-нибудь настоящего паспорта, это и будет копия. Обыкновенно просим у сочувствующего, но такого, чтоб не жил в городе, где вы будете жить, и на родине у себя не оставался, где паспорт выдан, а значился бы в отлучке. Тогда, положим, вас взяли — полиция телеграфно справляется: «Выдан ли такому, тогда-то и прочее», а оттуда: «Действительно, за таким-то номером, тогда-то выдан». И дело в шляпе. Вас могут и отпустить, если еще к чему не придерутся. Поняли?

— Давайте копию.

— Копию ждать придется. Копия не от меня зависит, а от подходящего случая. Надо, чтоб человек навернулся. Наведывайтесь. Справляйтесь.

В его рабочей комнате было душно, и я сказал:

— Спиртом очень у вас пахнет.

Ангел вспылил:

— Мало же вы понимаете! В фотографиях всегда спиртом пахнет! Вы вот что, голубчик, — лучше не наведывайтесь ко мне и не справляйтесь понапрасну, я сам дам знать через явку.

Но истинно он был ангел: ему сейчас же стало жалко, что он меня обидел. Как будто отвечая на какие-то свои мысли, он махнул рукой:

— А, черт их подери! Поимели бы вы постоянно дело с этими писарями из градоначальства, потаскали бы их по кабакам, пришлось бы вам доставать через них паспортные бланки! У вас не только нос — калоши бы сизыми стали, от шапки водкой стало бы пахнуть. Не обижайтесь, но ходить зря ко мне не надо. Вы скажите Клавдиньке, секретарше вашего района, чтоб она прямо людей ко мне не направляла, а заходил бы кто-нибудь один. Фотография, правда, что проходной двор, а все-таки не очень конспиративно, если много товарищей будут знать обо мне.

— А может быть, конспиративнее, когда к вам не один будет ходить человек, а разные? Впрочем, ваше дело. До свидания.

— Подождите. Временно фальшивку мы вам все-таки смастерим. Говорите, как желаете назваться?

Оказалось, это не так легко: выбрать себе имя и фамилию «по вкусу». Я назвал несколько имен и фамилий. Иван Семенович их отвел:

— К вам они не подходят: кажутся неестественными.

— Да ведь, Иван Семенович, настоящее-то имя дается человеку при появлении его на свет тоже, по сути дела, произвольно.

— Ну, это, голубчик, мистика. Так уж почему-то кажется, что коли с детства имя дали, то оно, значит, самое подходящее. А вот начнешь после выдумывать, ищи тогда, какое лучше подходит, чтобы было оно вроде закономерное. Это, голубчик, то же соотношение, как у искусства с действительностью: действительность может чудить, как ей вздумается, и всему в ней будем верить, а в искусстве верим только закономерному. Хотите — Аркадий Николаевич Вихрев?

Вихрева я отклонил, Набатова тоже. Отклонил и Голубева. И Ландышева отклонил.

— Ну, голубчик, придумайте сами. Я вам не приказчик из магазина готового платья, чтоб всяким капризам угождать, — рассердился Иван Семенович.

— А что, если возьмем простое: скажем, Иван Иванович Иванов?

— Это пересол. Это сразу видно: придумано нарочно.

— Пусть будет не Иванов, а Иван Иванович Николаев.

— Нельзя. Николаев есть уже, город Николаев. А Иван Иванович… — это поза. Нет, не годится.

— Ну, давайте — Иван Сергеевич.

— Нельзя. Это — Тургенев.

Наконец мы сошлись на «Иване Николаевиче Сергееве».

— Пожалуй, это сойдет, сочетание не стилизованное.

Заполнив бланк и посадив печать, Иван Семенович полюбовался:

— Здорово вышло. А теперь слушайте: фальшивку эту надо прописать. А посему с кочевого образа жизни перейти на оседлый. Предписывается вам ряд предосторожностей. Извольте комнату себе подыскать непременно во втором серпуховском участке. Поняли? И запомните: во втором. А почему? Государственная тайна. Когда снимете комнату и вручите задаток, отдайте фальшивку хозяйке для прописки. И под каким-нибудь предлогом удалитесь; не живите в этой комнате, скажите хозяйке: «Тетка неожиданно скончалась, уезжаю хоронить», или что вас самих живым на небо за добродетель дня на три берут, что-нибудь в этом роде. И ждите. Я уж сам справлюсь, прописали ли вас. Если что не так, вы в комнату не явитесь. А если все сойдет благополучно, появляйтесь и вскорости перемените местожительство; тогда уже прописанный паспорт можете прописать в любом месте, и ваша фальшивка с двумя прописками будет иметь благородную видимость. Поняли? Так и действуйте.

Ночевки мне доставала Клавдия большей частью у интеллигентов с весом и положением. По вечерам меня встречали с любезностью — принужденной, натянутой, угрюмой. По утрам же провожали с облегчением: и долг перед революцией выполнен, и обошлось благополучно. Но, впрочем, одной заботы не скрывали: как бы не пришел еще раз. «Калоши вот эти ваши, а вот эти наши. Я к тому предупреждаю, что ошибетесь — не будет случая встретиться, переменить». И в глазах у провожающего тревога: выйдет от меня, а у ворот его и сцапают, вот тогда и спрашивай свои калоши.

Партийную работу я взял в Замоскворецком районе, который хорошо знал. Мне предоставили выбор — работать пропагандистом или организатором. Я выбрал последнее.

Мне достался Кожевнический подрайон с отсталым рабочим населением.

Скоро я убедился, что надо быть в своем подрайоне и организатором и пропагандистом. Так называемая районная «коллегия пропагандистов» состояла всего из одного человека.

Единственной опорой моих связей в подрайоне оказался Тимофей, у которого Клавдия в первый день моего приезда в Москву спрятала оружие.

Только недели через две-три мне удалось раздобыть своими силами еще два адреса с двух различных предприятий подрайона. Я побывал по этим адресам. По одному из них нашел пожилого рабочего-подпольщика, ветерана пятого года. Он обрадовался появлению организатора и обещал устроить мне встречу с несколькими рабочими его завода. В другом месте меня ждал юнец, жаждущий дела.

— Мне большевики, знаете, очень нравятся, — сказал он восторженно. — Вы, пожалуйста, отличие между большевиками и меньшевиками расскажите. Дядя мой говорил, что большевики хотят большего, а меньшевики — меньшего. Ну, я знаю, это не так. А просто большевики будут как-то побойчее.

Расширять, расширять связи — вот что надо в первую голову делать.

Я положил себе зарок — проникнуть на все заводы подрайона, знакомиться с людьми, присматриваться к ним, взвешивать, расставлять их, как надо. Эта цель была ясная, но не легкая.

Незаметно в этих хлопотах пробежало около двух месяцев, тяжелых и трудных для меня.

Но зато весело стало ходить по улицам: и ветерок со мной шептался, и ночью звезды светили