Лечебный факультет, или Спасти лягушку - Дарья Форель

Многие подумали, что выпивающая, экспериментирующая с наркотиками и дурными компаниями Асурова типичный сорванец-с-цепи. Однако это вовсе не так, никакой цепи там отродясь и не было. Пусть девочка тормозит себя сама, считал отец. Но Рита тормозить не собиралась. В пятнадцать она уже попробовала героин. В семнадцать не узнавала спящего рядом мужчину. В девятнадцать самостоятельно поступила в литературный институт и так же самостоятельно вылетела с первого семестра. Затем шла череда беспробудных пьянок, отчаяния, нелепых отношений с женатым мужчиной, истерических суицидальных попыток, поножовщин, скандалов…

На Кавказе все обо всех говорят. Так вот, о Рите говорили плохо. Она давала для этого бесчисленные поводы. Сбегала из дому, после чего ее искал весь двор. Пару раз попадала в реанимацию из-за странных травм. Стала любовницей красавца-инспектора, правоверного мусульманина, и мужа племянницы мэра счастливого отца троих детей…

Впрочем, за редким исключением, Риту Асурову окружали настоящие неудачники, чья блеклая жизнь была сплетена из надуманных драм. Она дружила с непризнанными художниками, ворами, второсортными музыкантишками и вечно начинающими писателями. Две ее подруги (и Рита этим тайно гордилась) трудились проститутками. Все эти люди были гораздо старше, циничней, злей. Взрослела она не за пазухой у доброго, понимающего отца, а в захмелевшем тумане вечного презрения, зависти, трагедий. В этих кругах Рита явно выделялась. Ее воспринимали как всеобщую дочь, а иногда — мать, наивную посланницу из «нормального» мира. Но это было заблуждение.

Сидя на ковре, жестком от засохших физиологических выделений, подпирая ладонью смешное, детское лицо, Асурова казалась ангелом. Эти нелепые люди любили ее. Любили духовно и любили физически. Разряжали в ее молодое тело всю свою несчастность. И Асурова привыкла.

В результате Рита отравилась наркотиками. Это слу чилось на одном из богемных квартирников джазмена-неудачника Вали Юсуфова. Неся на руках позеленевшую дочь, которая уже более двадцати минут не приходила в сознание, убежденный либерал Авархан Магомедович понял: свобода оказалась для нее губительной.

Тогда шелковые нити затянулись, и Рита отправилась в ад. То есть в наш медицинский университет имени доктора Менгеле. С ее головы слетел пестрый хиджаб, а на переносице появились очки в модной оправе. Она остригла длинные волосы, стала носить простоватую одежду, ничем не напоминающую о статусе папы. Карету ей больше никто не подавал. Асурова каталась на метро и зарабатывала на жизнь в регистратуре мусульманского религиозного центра.

Разумеется, как любая девушка из хорошей семьи, Асурова была крепко образованна. Никто ее не принуждал к прочтению Фолкнера, но среда к этому располагала. Асурова отлично разбиралась в литературе, театре и живописи, но никогда не кичилась знаниями. Однако ее высокое происхождение полностью стиралось под нажимом хлещущей энергии. Восточный пыл аннулировал всю голубизну Риткиной крови. Она была настолько импульсивна, что это удивляло даже меня.

* * *

— Что мы делаем, если к нам поступило несколько ожоговых больных? — спросил аудиторию преподаватель Михаил Евгеньевич.

Коротков взметнул руку вверх.

— Леша, подожди. Ты все равно не угадаешь. В общем, записывайте. В первую очередь мы проверяем площадь ожога. — Михаил Евгеньевич быстрым жестом отмахнулся от еще не заданных вопросов. — Это потому, что больных много, а препаратов — мало. Если площадь ожога больного превышает 30 % от площади тела, измеряемого согласно таблице «Б. 14», мы не будем лечить его первым. У нас есть более перспективные пациенты.

«Перспективные, — думала я, — перспектива на жизнь… Вот как распоряжаются ею здесь… вот как…»

— Эй, Дашка, двигайся, — шепнула внезапно приползшая Ритка. — Уже отмечал?

— Нет, — ответила я, — садись.

И тут Михаил Евгеньевич ее заметил.

— Асурова! Почему мы сначала измеряем площадь ожога?

— Ничего подобного. Сначала вводятся обезболивающие.

— А сколько, скажи на милость, будет ампул в твоей сумке?

— Ну, штук двенадцать. Думаю, так.

— Неверно. Обычно вы прихватываете с собой не более трех. Так что запомни: сначала надо определить, кто выживет.

Все записали. Михаил Евгеньевич добавил:

— Вы поняли? Именно так и должны работать докторские мозги.

Я прошептала:

— Рит, а ну его на хрен. Пошли в косметологи.

— Ага. Дадим клятву — колоть ботокс во благо больного.

— Тихо! — приказал преподаватель. — Форель что- то хочет нам всем сказать.

— Я вообще сижу, молчу.

— Нет, Даша, говори. Мы слушаем.

— В общем, ну, странно это все.

— Что странно?

— Странно, что обычному человеку надо отвечать на такие вопросы. Ну не знаю. Я бы не хотела принимать решения вроде — кто будет жить, а кто не будет.

— Не хотела бы?

— Нет.

— Никогда?

— В общем и целом…

Преподаватель встал и вышел в центр комнаты.

— Кто читал «Доктора Живаго»?

Короткое поднял руку.

— Там мелькает такая фраза: «Врачу надо привыкать к двум вещам: к деньгам и к страданиям». Есть у меня один друг — гинеколог. Широкий специалист по абортам на поздних сроках. Он любит говорить: «Сую туда руки, достаю зеленые бумажки». Поняли?.. Врач — не мать Тереза. И не Махатма Ганди. Он не обязан отчитываться перед своей совестью. Он обязан лечить. Вот смотрите. В России существует правило, что доктор не должен сообщать больному диагноз. На Западе это правило уже давно отменили. Там появился закон: врач обязан предоставить больному всю информацию о его состоянии. Якобы это во благо больного. Но на самом деле закон защищает врача. Почему доктор, который лечит, должен тратить свое время на такое огромное количество морально-этических вопросов? У врачей же тоже есть своя идеология, а у некоторых даже — душа… Другими словами: измеряйте площадь ожога. А остальное пусть рассматривают более высокопоставленные инстанции. Поэтому и говорят, что врач после Бога — второй…

Через пять минут семинар окончился. Рита села на ледяные перила, достала пачку сигарет и сказала:

— Я не врубаюсь. Получается, что врач должен стремиться к черствости, к цинизму. Но с этим ведь так легко переборщить…

— Знаешь, — ответила я, — рисуется довольно смешная картина. Выходит, врач нужен только на крайняк. То есть, пока ты жив — постарайся уж не стать тем пострадавшим, чья площадь ожога превышает тридцать процентов. Ведь жизнью твоей распоряжаться будет не врач. А только ты сам…

Рита вдруг нахмурилась.

— Пошли, — сказала она, — а то холодает…

Вот еще один сигнал. Еще одно напоминание — тут нет места романтике. К сожалению (видимо, в связи со слишком юным возрастом), романтика была тем топливом, что питало меня и давало силы продолжать учебу. На лекции по физиологии нам сказали, что это топливо — самое сильное. Оно заставляет солдат лезть под пули вопреки всем теориям про инстинкт выживания. Сильное, сильное топливо. Но долговечно ли оно? Кажется, такой бензин дает мощный, но короткий эффект. Я начала это ощущать.