Разгадай мою смерть - Розамунд Лаптон

Я не могу задать маме все вопросы с одной попытки, но тебе ведь хочется знать, где похоронен Ксавье. Конечно, он с тобой, сестренка. Конечно, покоится у тебя на руках.

Я возвращаюсь в кабинет мистера Райта с небольшим опозданием. В голове у меня до сих пор шумит, соображаю я не очень хорошо. Прошу миссис Влюбленную Секретаршу приготовить мне крепкий кофе. Рассказывая твою историю, я должна быть в трезвом уме и ясной памяти. Мне хочется поскорее изложить очередную порцию событий, а затем отправиться домой и позвонить маме, убедиться, что с ней все в порядке. Мистер Райт напоминает, на чем мы закончили:

— Вы пошли в Гайд-парк, верно?

Мама и Тодд остались дома, а я поспешно взбежала по обледенелым ступенькам, на ходу натягивая пальто. Я думала, что перчатки при мне, однако, сунув руки в карманы, обнаружила только одну. В этот дневной час улицы были почти пустынны; в такую погоду люди стараются не вылезать из тепла без особой надобности. Я торопливо двинулась в сторону Гайд-парка, как будто боялась опоздать к назначенному времени. У Ланкастерских ворот я вдруг остановилась. Зачем я сюда пришла? Может быть, искала выход своему дурному настроению? «И вовсе я не злюсь! Просто хочу найти мой чайный сервиз!» — я вспомнила, как шестилеткой сердито топала вверх по лестнице, негодуя на весь мир. На этот раз передо мной стояла реальная цель, пусть и продиктованная желанием уйти от мамы и Тодда. Я должна была своими глазами увидеть то место, где оборвалась твоя жизнь.

Я миновала кованые ворота. Холодная погода с мокрым снегом невольно возвращала меня на шесть суток назад, в день, когда тебя нашли. Засунув руку без перчатки поглубже в карман, я направилась к полуразрушенному туалету. Мое внимание привлекли двое детишек, увлеченно лепивших снеговика. Мать, которая стояла неподалеку и притопывала ногами, велела им заканчивать. Единственным отличием этого дня от того были как раз дети и снеговик — наверное, потому мне и хотелось смотреть на них безотрывно. А может быть, мой взгляд задержало то, что эти невинные души не подозревали о случившейся здесь трагедии.

Я пошла дальше, туда, где обнаружили твое тело. Рука без перчатки совсем замерзла, плотный снежный покров холодил ноги сквозь тонкие подошвы туфель, предназначенных совсем не для зимнего парка, а для воскресного ленча в Нью-Йорке. В другой жизни.

Приблизившись к туалету, я остолбенела от изумления. Сколько букетов! Разумеется, количество не шло в сравнение с морем цветочной скорби у ворот Кенсингтонского дворца после гибели принцессы Дианы, и все же их было много, очень много. Некоторые уже почти утонули в снегу — видимо, их принесли несколько дней назад; другие, более свежие, блестели нетронутой целлофановой оберткой. Многочисленные плюшевые мишки поначалу привели меня в недоумение, потом я догадалась, что они предназначены Ксавье. Черно-желтая пластиковая лента, натянутая вокруг полуразваленной постройки, превращала место твоей смерти в аккуратный прямоугольник. Странно, что полиция обозначала свою работу много позже того, как тебе требовалась помощь. Лента и цветы — вот и все яркие пятна на белом фоне парка.

Убедившись, что вокруг никого нет, я перелезла через черно-желтую ленту. Отсутствие полицейского меня почему-то не удивило. Констебль Вернон уже потом сказала мне, что на месте преступления обязательно должен дежурить полицейский. Неотлучно, в любую погоду. Констебль Вернон призналась, что на таких дежурствах ей страшно хочется в туалет, и если она когда-нибудь и уйдет из полиции, то именно из-за этого, а вовсе не из-за своей мягкосердечности. Ты права, я увиливаю от продолжения.

Я вошла внутрь. Описывать мои впечатления нет нужды. Уверена, ты все подробно разглядела, в каком бы состоянии ни находилась, ведь у тебя взгляд художника. К сожалению, последним, что запечатлел твой взгляд, оказался отвратительный грязный туалет. Зайдя в кабинку, я увидела кровь: пятна на бетонном полу, брызги на облезлых стенах. Меня стошнило в раковину, а потом я заметила, что под ней нет сливной трубы. Никто и никогда не пришел бы сюда по своей воле, не выбрал бы это место для того, чтобы расстаться с жизнью.

Я старалась не думать о том, что ты пролежала здесь пять суток в полном одиночестве. Силилась представить, как твоя душа взмывает под облака, словно на картине Шагала. И все же я не знала, как все было на самом деле. Рассталась ли она с бренной плотью в тот самый миг, когда ты умерла? О, я горячо на это надеялась. Или дух покинул тело позже, когда тебя обнаружили и убийца перестал быть последним, кто на него смотрел? А может быть, ты освободилась от страданий только в морге, когда сержант полиции откинул простыню и я тебя опознала?

Я вышла из вонючих, загаженных развалин и сделала глубокий вдох. Я с облегчением вдыхала белый вымороженный воздух, пока холод не начал жечь легкие. Теперь я поняла, зачем здесь букеты: нормальные, порядочные люди пытались противостоять злу при помощи цветов. Праведная борьба под знаменем красоты. Я вспомнила дорогу на Данблейн, выложенную мягкими игрушками, — дань памяти шестнадцати погибшим детям. Раньше я не понимала, с чего кому-то может прийти в голову, будто семье, в которой расстреляли ребенка, нужен плюшевый мишка. Теперь понимаю. Сотни, тысячи мягких плюшевых медведей способны чуть-чуть приглушить страшное вибрирующее эхо выстрела. «Не все люди плохие, — говорят эти игрушки. — Мы не такие, мир состоит не из одних мерзавцев».

Я принялась читать открытки. Некоторые промокли от снега, чернила поплыли, и строчки стали неразборчивыми. На глаза мне попалась подпись «Кася». Она оставила плюшевого медвежонка и крупным детским почерком вывела на открытке «Ксавье», подрисовав внизу сердечко, крестики и скобки, обозначающие поцелуи и дружеские объятия. Поначалу меня передернуло от такого проявления дурного вкуса, но затем я устыдилась собственного снобизма и почувствовала, что тронута вниманием твоей подруги. Я решила, что дома непременно найду номер ее телефона и позвоню, чтобы сказать спасибо.

Те открытки, что еще не размокли, я забрала с собой — все равно, кроме меня и мамы, читать их некому. Выпрямившись, я заметила неподалеку мужчину средних лет с лабрадором на поводке. В руке он держал букет хризантем. Я вспомнила: в день, когда тебя нашли, он тоже был в парке и наблюдал за действиями полицейских; пес точно так же рвался с поводка. Мужчина нерешительно топтался — наверное, хотел положить цветы после того, как я уйду. Я приблизилась к нему. В кепке из твида и дорогой непромокаемой куртке, он походил на классического сквайра, которому полагалось бы находиться в своем загородном имении, а не в лондонском парке.

— Вы были другом Тесс? — спросила я.

— Нет. Даже не знал, как ее зовут, пока не услышал по телевизору, — ответил он. — Мы просто кивали друг другу. Когда часто видишь кого-то, возникает нечто вроде знакомства. Разумеется, в образном смысле. Вроде как узнаешь этого человека. — Мужчина высморкался в платок. — По большому счету я не должен расстраиваться. А вы? Вы ее знали?

— Да.

Что бы там ни говорил детектив Финборо, я тебя знала. Сквайр замялся, не зная, как правильно поддерживать беседу, стоя у холма из цветов и мягких игрушек.