Какие большие зубки - Роуз Сабо

Он наклонился ко мне через стол, так что наши лица оказались совсем близко друг к другу. От него странно пахло, как будто не человеком, а какой-то вещью: шерстью, кедром, нафталином. Кожаными ботинками, монетами. Мне хотелось броситься через весь стол и разорвать ему горло, или что-то вроде того. Он разлепил губы, словно хотел меня поцеловать или что-то сказать. Я подумала: он задерживает дыхание? Я не видела, чтобы он выдыхал, но от него словно шел какой-то воздух и нес запах одновременно чистоты и застоя. Так пахнут большие пустые дома.

– В этом доме никому нельзя доверять, – сказал он. – Запомните это.

Он помедлил, а затем поднялся. Уходя, он смахнул пыль с плеча.

На меня обрушилось осознание того, что я впервые нахожусь одна в кабинете бабушки Персефоны. Еще вчера я не могла сюда попасть, а теперь он принадлежит мне. Я знала, что хочу сделать в первую очередь. Если никому нельзя доверять, то почему бы не начать с самой бабушки?

Я распахнула стеклянные дверцы шкафа позади стола. Полки были заставлены деревянными коробками, отполированными за годы использования: она хранила все. На каждой из коробок были карточки с указанием содержимого. «СЧЕТА, НАЛОГИ. ЛИЧНАЯ ПЕРЕПИСКА», – значилось на одной из них.

Когда я вытаскивала коробку из шкафа, по библиотеке пронесся холодный ветерок, заставивший меня оглядеться. Все окна были закрыты – должно быть, где-то есть щель. Я поставила коробку на пол и принялась рыться в ней, пока не нашла то, что искала: пачку писем, адрес получателя на всех один и тот же: школа святой Бригит. Марки не было ни на одном.

Я перебирала письма, и в библиотеке становилось все холоднее. Письма от разных членов семьи. Судя по всему, ни одно из них не распечатывали, просто вытаскивали из ящика и складывали в стопку. Верхнее письмо было от мамы, написано год назад.

Дорогая Элеанор!

Знаю, ты очень занята, и, наверное, глупо просить, но я все же надеюсь, что этим летом ты, наконец, сможешь приехать домой.

Следующее, написанное за пару лет до этого, было от Лумы.

Поверить не могу. Какая же ты эгоистка. Ты совсем по мне не соскучилась?

Всего я насчитала около двадцати писем, и все они были написаны за те восемь лет, что меня не было. Одиннадцать от мамы, от папы – ни одного. От Лумы шесть, и все сердитые. Два от Риса, сплошь с ошибками. Одно от дедушки Миклоша; всего одно предложение через весь лист:

Скучаю по тебе, моя дорогая.

Я тупо смотрела на пачку писем, так никогда и не отправленных. Годами она лишала меня даже маленьких весточек из дома. Заметили ли они, что ни одно из писем не ушло по адресу? Если да, то почему ничего не предприняли? Почему оставили меня страдать в одиночестве? Ведь, чтобы обойти Персефону, достаточно было всего лишь самостоятельно прийти на почту, но они не удосужились сделать даже этого.

Прямо под этой стопкой писем лежала еще одна, гораздо толще. Это были письма, которые я писала каждому в этом доме, каждый месяц, год за годом. Все конверты были вскрыты. На самом верху лежало последнее письмо Луме, написанное мной в двенадцать лет. После этого я окончательно сдалась.

Мне хотелось поговорить с Артуром. Показать ему, что я нашла, и спросить, почему у меня такая семья, почему они так трусливы или ленивы, хотя обладают куда большими возможностями, чем те, что были или будут у меня за всю жизнь.

Я вытерла лицо рукавом, сунула письма обратно в деревянную коробку и на дрожащих ногах отправилась искать Артура по дому. Но его нигде не было, а выглянув в окно, я увидела, что его машина исчезла с подъездной дорожки. Куда он так торопился?

Дождь то прекращался, то начинался снова, и земля была мягкой. Я видела два следа от колес, сворачивающие с подъездной дорожки на грунтовку к гаражу, где Маргарет держала грузовик.

Я шла по следам под дождем. Отчего-то меня не покидало чувство, будто все это так странно, но так знакомо. Словно он уехал, но не уехал. Только теперь я поняла, что он постоянно это делал: притворялся. Не совсем лгал, потому что это было бы очевидно, если обратить хоть какое-то внимание. Ел, но не ел. Улыбался, но не улыбался.

Оказавшись возле гаража, я увидела, как он выходит оттуда. Под открытым, слегка пасмурным небом он казался неуместным. Потрепанным.

– Вы на самом деле не уехали, – сказала я.

– Я хотел поставить машину в гараж, пока не начался дождь.

– Почему вы мне ничего не рассказываете?

– Это слишком сложный вопрос, – сказал он.

Мы несколько секунд пристально смотрели друг на друга. Я не могла видеть его глаз. И знала, что если бы могла их увидеть, то прочитала бы его, как открытую книгу, а он ощутил бы огромное облегчение и благодарность за это – так же, как и я, когда он разговаривал со мной.

– Артур!

Вдоль дома трусцой бежал мой отец: лицо раскраснелось, галстук полуразвязан. Я сделала шаг назад.

– Артур, – повторил отец. – Хорошо, что я тебя застал. Идем, выпьем бренди.

– Конечно.

Все еще думая о его отъезде, о том, как он ел и улыбался, я спросила:

– Пить-то вы будете по-настоящему?

Отец отвесил мне пощечину. Это произошло так быстро, что я не успела уклониться; я никак не ожидала, что он меня ударит. Удар пришелся поперек щеки. Мои глаза наполнились слезами, время словно замедлилось, и я вспомнила школу.

Когда мы были младше, вскоре после того, как мы с Люси перестали дружить, она частенько подговаривала девочек помочь ей загнать меня в угол, чтобы припугнуть. Однажды я вместо того, чтобы убегать от ее подружек-преследовательниц, шагнула ей навстречу и ударила в живот. Я не знала, как правильно нанести удар, и повредила руку; запястье выгнулось в обратную сторону до такой степени, что у меня слезы навернулись от боли. Но Люси стояла, словно завороженная, облепив своим телом мою руку, с видом одновременно шокированным и пристыженным. Я подумала, что сейчас, должно быть, выгляжу именно так. Я знала, что всему виной мои слова, но понятия не имела, почему.

Время вернулось к привычному ритму, когда Артур схватил моего отца за воротник и с невероятной силой развернул его. Он поднял его в воздух, как будто папа ничего не весил. Теперь мы с папой оба ошеломленно смотрели: я на него, а он на Артура.

– Я не могу допустить, чтобы что-то случилось с твоей семьей, – сказал Артур. – Ты меня понимаешь?

Отец молча кивнул. Артур поставил его на землю и отпустил, смахнув пыль с пиджака.

– Идем, Майлз, – сказал он, – выпьем твоего бренди.

Они ушли вместе, и казалось, будто все снова стало хорошо. Я стояла возле машины под крышей гаража, а с неба тем временем посыпался мелкий дождь.

Я была шокирована. Отец никогда меня не бил, по крайней мере, я такого не помнила. Я подобралась близко к правде, которую он хотел от меня скрыть – к той самой, что так расстроила его тогда, в библиотеке. Но еще более странным было то, что на словах «ты меня понимаешь?» Артур смотрел не на папу, а на меня.