Сквозь объектив - Соня Фрейм

— А вообще? Видишь сны?

— Как и все люди. Что снилось тебе в других местах на земле?

Вопрос показался неожиданно интересным. Я задумалась, пытаясь припомнить, преследуют ли меня какие-нибудь кошмары. Но в памяти ничего не всплыло.

— Обычно я вижу недавние впечатления. Ну, типа, ты смотрел в парке на карусель и во сне будешь кататься на ней до тех пор, пока не начнет тошнить наяву.

Кай хохотнул, но почему-то подавил свой смешок.

— Твой лучший сон?

Пришлось снова задуматься. Как ни странно, я помнила. Только не хотелось ему рассказывать. Кай подобрался чуть ближе, неотрывно разглядывая меня сквозь линзу. Он безошибочно почувствовал, что нащупал что-то, и начал новую охоту.

— Ну-у-у… это личное.

— У тебя не может быть от меня секретов.

Я смерила его скептическим взглядом. Хотя Кай опять был прав. Это он вбирал в себя все мои тайны.

— Мне нравился парень… чуть меньше года назад. Он был из Бейрута и приехал по обмену в университет, где учится Макс. Мы тогда с ним только познакомились, и он позвал меня на вечеринку, куда пришел и этот иностранец. Его звали Эсмаил. У него было плохо с английским. Оказывается, чтобы быть студентом по обмену, вообще не обязательно говорить на каком-либо языке. Поэтому Эсмаил молчал. Мы сели рядом. Я не говорю, потому что мне часто бывает нечего сказать. Эсмаил, может, и хотел бы что-то сказать, но не мог. И так мы провели три часа. Я ковырялась в телефоне, он смотрел на людей внимательным, немного грустным взглядом. Знаешь, что я заметила? От него очень приятно пахло.

Я слегка запнулась, неуверенно глядя в камеру. Кай поймал меня в этот момент, и опять начался странный контакт, который не получалось разорвать.

— Это просто было круто, сидеть с ним рядом и… нюхать его. Я думала, он меня не замечает. Но когда я уходила, то увидела, что он смотрит вслед. Затем на улице Эсмаил догнал меня и сказал всего лишь одно слово: «Bye[12]». Мы стояли как идиоты между двумя мусорными баками. В итоге он развернулся и ушел. Но мы встретились через пару дней, когда я пришла к Максу в университет. Он часто таскал с собой Эсмаила, но до сих пор не могу понять, из каких соображений. И постоянно говорил. Ну, это Макс. Он у нас даже на китайском говорил бы нон-стоп, хотя не знает его. Мы с Эсмаилом опять молчали и сидели рядом. Мне показалось, что в этот момент мы с ним тоже поговорили. Чуть-чуть. На свой лад, без слов. И были тихо счастливы от этого.

Кай присел на одно колено, подкручивая объектив. Снимки стали редкими, но от каждого щелчка внутри что-то начинало гореть.

— А потом Эсмаил уехал. Раньше, чем кончился семестр. Наверное, ему было тяжело. Я без понятия, где он сейчас и как живет. Но иногда… мне снится, что мы сидим с ним и молчим. Я вижу его горбоносый профиль и грустные глаза. И чувствую запах. Только во сне. Когда я просыпаюсь, мне становится грустно. Потому что… нет никакого Эсмаила. И не знаю я, что он за человек. И я даже не влюблена в него. Просто… хорошее это было ощущение… молчать с кем-то вместе, не испытывая неловкости.

Я издала смешок, а Кай сделал очередной снимок.

— И что бы ты сделала, если бы увидела Эсмаила снова?

— Не знаю. Предложила бы купить китайской лапши.

Мы с Каем вдруг одновременно рассмеялись, но при этом он успел сделать еще один снимок. Иногда нас одновременно смешили странные вещи. Он присел рядом и просто протянул мне камеру.

На снимке застыла счастливая девушка, которая заразительно хохотала, вскинув голову. В руке она держала недоеденный бутерброд.

— Хорошее фото, — сказала я.

— Ага, — согласился Кай.

* * *

Перезагрузка завершилась, и мы вработались. Другого слова нашим разговорам под щелканье фотоаппарата я не могла подобрать. Камера проникала в меня все глубже и глубже. Я ощущала ее в себе, она отслеживала каждую мысль, случайное движение, всплеск эмоций. Возможно, этого он и добивался.

Щелканье постепенно стало незаметным. Я привыкла, что Кай и фотоаппарат — одно целое. Когда они оба на меня глядели — один стеклянным глазом, другой ледяными, — то сливались в единое око. Много позже я порой все еще чувствовала, что оно наблюдает и не отпускает из поля зрения ни на шаг, как будто последовав за мной сквозь время и расстояние, продолжая незримо присутствовать рядом… Даже когда я действительно была одна.

Во время съемки сосредоточенность Кая становилось иной. Он словно находился в двух реальностях одновременно. Я завидовала ему в глубине души. В своем деле он был всемогущ и легко лавировал между мирами: один за объективом, другой сквозь него. Мне так осточертели эти стены, что я тоже хотела бы иметь второй мир, куда удастся сбежать от него и фотоаппарата.

Еще Кай все чаще стал звать меня смотреть на собственные снимки. Это походило на выход из тела. Я глядела на себя глазами другого человека и что-то о себе узнавала.

В общем, нравилось мне или нет, мы с ним теперь вместе складывали из льдинок слово «душа». В сказке Андерсена он был бы одинок в этом деле.

Эта новая жизнь, походящая на беспробудный сон, наконец-то обрела свой ритм. Я научилась обходиться без своего саквояжа для макияжа и средств для ухода за кожей, без прогулок, кофейного времяпровождения и интернета. Я уже освоилась в этой квартире, привыкла к капающему крану на кухне и мерному гудению труб в ванной. Знала, как будет свистеть чайник и как лязгнет окно, когда я буду его открывать. Угадывала, как зашипит колонками радиоприемник и куда утром упадет первый луч солнца… Я все это уже знала.

Только Кай оставался чужеродным, инопланетным элементом в этом доме, не принадлежал к нему. Он знал, где входы и выходы, секретные лазейки в чужие души, и умел уходить куда-то вовне. Оставаясь одна в этой квартире, я ощущала себя неполноценной. Я жила в плену, но это с каждым разом походило на биологический тандем ради выживания. Без необходимости настраиваться на личность Кая — вернее, его присутствие за объективом — мне стало сложнее осознавать себя.

Я уже могла по частям собрать его быт. Обычно он просыпался очень рано и всегда проводил со мной утро, без устали фотографируя. И почти каждый день после обеда он уходил на свою странную работу и возвращался только после полуночи.

Я знала, как он щелкает зажигалкой, затягивается и легко выпускает дым.

В уголках губ прорезаются еле заметные морщины. Кай состарится красиво.

Вены на руках так близко к коже. Кай сделан из плоти и крови, но его душа не из этого мира.

Кай мало спит, мало говорит и редко улыбается.

Тысяча вещей, миллион наблюдений — вот что у меня накопилось, но так и не сложились в целостный портрет. Это лицо было мне знакомо до мельчайших деталей. Я знала его мимику, то, как он поведет бровью и усмехнется с долей снисходительной загадочности на губах… В нем, в сущности, уже не было ничего чужого и далекого. Я могла дотронуться до его точеных скул, даже до век, за которыми скрывались пронзительно-голубые кристаллы чистого холода…