Сожженные девочки - С. Дж. Тюдор

Он попятился. Ярость улеглась, но перед глазами все еще висела красная пелена. Под ногами валялись обломки кирпича и дреды Зигги.

Он услышал ее голос.

Что ты натворил?

– Он хотел, чтобы я у него отсосал, – угрюмо откликнулся он. – Мне очень жаль.

Ты больше не можешь здесь оставаться. Ты должен уйти. Сегодня же ночью.

– А как насчет него?

Он посмотрел на Зигги, голова которого превратилась в месиво, странно скошенное набок, но тот еще дышал, едва слышно.

Его нельзя оставлять в таком состоянии.

Он покачал головой.

– В полицию я не пойду…

Конечно, нет. Я сказала, что его нельзя оставлять в таком состоянии. Он может тебя опознать.

Он услышал стон. Залитый кровью, беспомощно смотрел на него голубой глаз Зигги.

Он понял. Она всегда знала, что нужно делать.

Он поднял кирпич и шагнул к Зигги.

Вороны каркают. Он закрывает глаза. Он уже не тот мальчик, каким был тогда. И не наркоман, который провел почти весь третий десяток своей жизни, то и дело попадая в тюрьму за разные мелкие преступления – наркотики, разбойные нападения, кражи. Он изменился. Все так говорят. Психотерапевты. Комиссия по условно-досрочному освобождению. Но этого недостаточно. Ему необходимо услышать это от нее.

Она написала ему после того, как ушла в первый раз. Так он узнал, где ее искать. Однако Ноттингем большой город. И когда он наконец ее нашел, его охватил гнев, он совершил по-настоящему дурной поступок и все испортил.

Она пришла к нему в тюрьму лишь однажды. Его письма возвращались нераспечатанными. Он ее не винит. У нее были на то причины. И он ее простил.

Сейчас она просто должна сделать то же самое. И тогда они снова смогут быть вместе. Как раньше.

Он ей докажет.

Вот как сильно я тебя люблю.

Фло спускается вниз, когда я заканчиваю раскладывать покупки. Я тут же замечаю, что она напряжена.

– Привет. Как дела?

– Нормально.

– Чем занималась?

– Прогулялась в магазин.

– Есть что рассказать?

– Неа. – Она отодвигает стул и садится, избегая встречаться со мной взглядом. – А как у тебя все прошло?

– Хорошо.

– Есть что рассказать?

Я замираю с пакетом горошка в руке, размышляя о матери Джой, о фотографии в кармане, встрече с Майком Саддатом. И качаю головой.

– Неа. – Я запихиваю горошек в морозилку. – Думала, может, мы после ланча посмотрим, подходит ли подвал на роль проявочной. Но его необходимо освободить. Судя по всему, там много хлама.

– Ясно. Хорошо.

В ее голосе нет того энтузиазма, который я ожидала услышать.

– Я думала, тебе нужна новая проявочная.

– Нужна. Но я собиралась после ланча пойти еще пофотографировать. Ригли говорит, что тут есть…

Моя голова резко поворачивается в ее сторону.

– А вот тут, пожалуйста, помедленнее. Кто такой Ригли?

Она опускает голову, теребя замок молнии на своем худи.

– Мальчик, с которым я вчера познакомилась.

– Ты вчера не говорила о том, что с кем-то познакомилась.

– Я забыла.

– Ладно. Но теперь мне нужно чуть больше информации.

– Это просто мальчик, ясно?

Нет, ничего мне не ясно. Но сказать этого я не могу. И дело не в том, что я возражаю против дружбы Фло с мальчиками. Мальчик. Друг. Я бы хотела, чтобы эти два понятия у моей дочери как можно дольше не сливались в единое понятие бойфренд.

– Имя Ригли мне кажется немного странным.

– Это фамилия. Его зовут Лукас.

– Хорошо. И как ты с ним познакомилась?

– Я встретила его на кладбище. Он рисует. По-настоящему хорошо.

– Он рисует могилы. Мило.

– А я их фотографирую.

– Ну, значит, это судьба.

– Ма-ам. – Она закатывает глаза, и мне кажется странным, что у нее из ушей не валит дым. – Это совсем не то. Ясно?

– Ясно, – киваю я, не веря ни единому ее слову. – Так что же сказал Ригли?

Она в нерешительности молчит.

– Насчет какого-то места, – подсказываю я.

– Ага… – Снова молчание. – Очень красивые рощи.

– Понятно.

Она хмурится:

– Не говори это таким тоном.

– Ты о чем?

– Ты знаешь.

– Слушай, я не уверена, что хочу, чтобы ты бродила по каким-то рощам с мальчиком, с которым едва знакома.

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы я бродила одна?

– Нет.

– Но ты не хочешь, чтобы я шла с другом, который хорошо знает эти места.

О, моя дочь очень проницательна. Я вообще не хочу, чтобы она куда-то шла. Но ей пятнадцать лет. Ей нужна свобода. И ей нужны здесь друзья. Оттого, что я буду что-то запрещать, Фло только сильнее захочется это сделать.

Я тяжело вздыхаю:

– Хорошо. Ты можешь пойти…

– Спасибо, мам.

– Но… будь осторожна. Возьми телефон. На случай, если ты свалишься в канаву или что-то в этом роде.

– Если на меня нападет бешеная корова.

– И это тоже. – Я подозрительно на нее смотрю. – И я хочу познакомиться с этим Ригли.

– О боже, мам.

– Это мое условие.

– Да я только-только сама с ним познакомилась.

– Я не говорю, что это должно произойти прямо сейчас, но мне необходимо знать, с кем встречается моя дочь.

– Я не… о боже, ладно.

– Вот и хорошо.

– Отлично.

– Надеюсь, ты все это не придумала, чтобы отвертеться от наведения порядка в подвале?

– Ты думаешь, что я стала бы тебе врать?

– Тебе пятнадцать. Так что да, думаю.

– Как будто ты никогда не врешь.

– Конечно, нет. Я викарий.

Она качает головой, но я вижу, что она прячет улыбку.

– Викарий или не викарий, все равно тебя ждет ад.

– Этого мы не знаем. А теперь скажи мне, что ты хотела бы на ланч?

Я стою у окна спальни Фло и провожаю дочь взглядом. Она бредет через кладбище за домом – тонкие ножки, угрюмо ссутуленные плечи, болтающийся на шее фотоаппарат. Мои внутренности сводит нехорошее предчувствие. Она что-то скрывает. С другой стороны, я не могу осуждать дочь за то, что у нее есть от меня тайны.