Что пропало - Кэтрин О'Флинн

Курт немного успокоился. Непривычно было совершать обход вдвоем, но спутница ему нравилась. Ему захотелось знать, какого мнения Лиза о его туфлях и удобно ли спросить ее об этом. Коридор привел их к просторному, как ангар, подземному помещению, заполненному контейнерами со всеми отходами «Зеленых дубов». Днем здесь властвовали Эрик и Тони. Они назойливо охраняли контейнеры и распоряжались своими владениями самым причудливым образом, кроме них, никому не понятным. Полистироловые упаковки от арахиса шли в один контейнер, не арахисовые — в другой; плоская полиэтиленовая пленка направлялась в один, пузырьковая — в другой; объедки и мусор складывались в одно место, как и дерево с металлом; но в некоторые дни политика менялась, и тогда не было ничего страшнее, чем их смешать. Сочетаемость и несовместимость различных групп отходов пересматривались ежедневно, и вполне можно было допустить, что Эрик и Тони делают это ради развлечения. Курт нередко останавливался, чтобы поболтать с ними во время обхода, но и в процессе разговора Эрик и Тони не спускали глаз с магазинных оглоедов, трудолюбиво разделывающих коробки и ящики, — не нарушат ли те их правила?

Случалось, новый или безумный работник «Зеленых дубов» бросал неразломанный ящик или стенд в первый попавшийся контейнер. Последствия бывали драматическими. У Тони был специальный свисток, и он подавал сигнал тревоги. Эрик кричал: «Ты что, блядь, делаешь?» «Ты что, блядь, делаешь?» — снова и снова, меж тем как виновнику, уже стоящему в контейнере с не по адресу отправленным мусором, Тони грозно, как сама Костлявая, указывал, куда именно должен быть помещен каждый элемент отходов. Эрик и Тони называли это нулевым допуском. Восемнадцать месяцев назад один такой самосвал сумел удрать от Эрика и Тони и скрыться в лабиринте. Самодельные плакаты «Разыскивается» до сих пор украшали мусорное депо. Яростные эскизы какого-то безобразного убегающего гомункула живо передавали возмущение Эрика и Тони, но из-за несходства того с человеческим обликом совсем не годились для опознания.

Эрик и Тони соорудили рядом с контейнерами подобие трущобного поселка из двух главных хижин и прилегающих служб, сложенных из старых стендов, картонных фигур из бывших аттракционов и ковров, выброшенных перед ремонтом. Они сидели перед хижинами в списанных креслах, обозревая свои угодья, как пара фермеров со своих веранд. Трудно было представить себе, что у Эрика и Тони есть какая-то жизнь за пределами этого логова, и тем не менее каждый вечер, ровно в шесть часов, они отправлялись по своим настоящим домам и, что еще невообразимее, — к своим семьям.

Час был поздний, Лиза и Курт устали от ходьбы. Оба не рассчитывали найти девочку с первой попытки, но, по крайней мере, начало было положено. Может быть, она увидит записки Лизы. А может быть, вернулась туда, откуда ушла.

Курт немного успокоился — что-то все-таки сделано. Он сидел с Лизой на самодельной веранде, словно любуясь видом.

— Думаю, она могла вернуться домой, — сказал он.

— Да, хорошо бы.

— Да, где угодно лучше, чем здесь.

— Не знаю… наверное, если ты несчастлива дома, тогда где угодно лучше, чем там.

Курт посмотрел на нее.

— А вы когда-нибудь сбегали из дома?

Лиза потупилась.

— Да, однажды.

— Сколько вам было лет?

— Восемь.

Курт решил, что не надо спрашивать почему.

— Куда вы убежали?

— Я спряталась в саду.

— А-а… так на самом деле вы не сбежали?

— Да. Сад был густой, я пряталась в конце его, за забором. Наложила в магазинный пакет носков и взяла в дорогу.

— Только носки?

— Про остальное забыла. Я знала, что какие-то вещи надо менять каждый день, но не могла вспомнить какие.

Курт довольно долго смотрел на Лизу, потом спросил:

— Родители волновались?

— Они даже не знали, что я ушла. Я оставила записку с объяснением причин, но мама вышла в сад, чтобы развесить белье, и нашла меня раньше, чем записку.

— А что была за причина?

— А та, что она в тысячный раз купила мятное печенье «Вайкаунт», а не «Йо-Йо», хотя я тысячу раз говорила, что не люблю «Вайкаунт» и что это не одно и то же.

— Вы сбежали из-за печенья?

— Нет, не просто из-за печенья — из-за того, что оно означало.

— Что же именно?

— Равнодушие.

— В самом деле обидно.

— Вы знаете что-нибудь обиднее?

— Нет.

— Хуже всего было то, что сказала мама, когда меня увидела.

— Да?

— Какие-то носки выпали из пакета, и она, когда увидела меня, сказала: «Ты устроила пикник с друзьями?»

— Она думала, что ваши друзья — носки?

— Хуже. Она думала, что я думаю, что мои друзья — носки. Думала, что я такая бестолковая.

— Да-а.

— Вот именно, — сказала Лиза. — Давайте сменим тему.

Диск-жокей

Радиостудия «Зеленых дубов»

Ш-ш-ш-ш-ш. Тихо, милая. Вообще говоря, нам не полагается быть здесь так поздно. Я подумал, хорошо бы найти тихое местечко, а? Чтобы никто нам не мешал. Поговорить спокойно.

Странно, правда? Только встретить кого-то — и сразу подружиться. Вечером, когда увидел тебя, я что-то почувствовал. Нет, я не в том смысле. Подумал, что ты умеешь слушать. У тебя глаза приятные, добрые глаза. Чему ты смеешься? Я серьезно. Не подумай, что пудрю мозги.

Я не всегда был голосом радио «Зеленые дубы». Может, ты по молодости лет не помнишь: я пятнадцать лет работал на радио «Уайверн саунд», на разных шоу, но меня больше помнят по последним восьми годам, когда я вел там «Романтику». Это была большая программа с десяти до двенадцати ночи по будням — для тебя, наверное, поздновато в ту пору. Мы были вторые по рейтингу после утреннего шоу и далеко впереди всех по количеству звонков от слушателей.

«Пожалуйста, сыграйте „Воздух, которым я дышу“ в исполнении „Холлис“ для моей девушки Сары, потому что даже не могу объяснить ей, как ее люблю». «Сыграйте, пожалуйста, „Снова один, конечно“ Гилберта О'Салливана для моей бывшей девушки Джессики. Прошло уже три года, Джессика, но я тебя люблю по-прежнему и жду. Хочу, чтобы ты знала, что я жду».

«Я хочу попросить „Снова вместе“ для моей принцессы Мины. Скажите ей, что это больше никогда не повторится и я прошу ее простить меня».

«Пожалуйста, сыграйте „Близко к тебе“ для Дэвида и скажите ему, что он единственный клей, который может склеить мое разбитое сердце».

Мы получали больше просьб, чем могли выполнить. Вся эта сердечная деятельность направлялась мне прямо в наушник. Можешь себе представить? По молодости трудно понять. Я был громоотводом для всего этого электричества. Все эти невидимые токи с территории, которую покрывала «Уайверн» — все стекались ко мне. Трудно было ночью уснуть, когда знаешь, что там творится. Я закрывал глаза и слышал неровное биение этих взволнованных сердец. Но мое не волновалось, мое было спокойно, так спокойно, что приходила мысль: не умер ли я?