Люби и властвуй - Александр Зорич

В следующий раз Эгина приводили к Знахарю через неделю, чтобы зашить в него готовую Внутреннюю Секиру. Эгину показалось, что сопровождающие его офицеры Опоры Единства немного нервничают. «Впрочем, ― подумал тогда Эгин, ― они, наверное, нервничали и в прошлый раз, но я тогда был слишком взволнован сам, чтобы заметить их волнение». Знахарь принял его, будучи одет в длинный прожженный во многих местах халат, расшитый одним и тем же сюжетом: огромная косматая звезда изумрудно-зеленого цвета с женским ликом, перекошенным яростью, пожирает желтую звезду ― Солнце Предвечное.

Жуткий был халат у Знахаря, и сам Знахарь был хоть куда ― невысокий, невесомый старик с походкой змеи (да, если бы змея имела ноги, у нее была бы именно такая походка! ― воскликнул тогда Эгин мысленно). На голове Знахаря был надет странный шлем серебристого цвета, подражающий птичьей голове. Опущенное забрало было выполнено в форме загнутого книзу и, судя по всему, действительно острого клюва. В прорезях светились ― не злобой, не неистовством, нет! ― совершенным, ледяным спокойствием глаза Знахаря.

Знахарь бесцветным голосом приказал Эгину лечь на простой деревянный стол, усыпанный сухими пахучими травами, из которых Эгин не знал и половины. Единственным отличием этого стола от своих бытовых собратьев были ножки, которые выходили вверх над столешницей на локоть, и на каждой из них была укреплена медная чаша. Еще до того как лечь на стол, Эгин догадался, каково предназначение этих чаш. И он не ошибся.

Эгин лежал на столе, пытаясь расслабиться и понимая, что это не так-то просто в этом страннейшем из закутов Свода Равновесия под пристальным взором страннейшего из лекарей, о которых ему когда-либо приходилось слышать. Потом Знахарь заиграл на двойной флейте. И вместе с причудливой мелодией, повествующей, казалось, о самой предвечности бытия, из медных чаш над столом поплыли клубы ароматного, сладостно-удушливого дыма, в котором сознание Эги-на растворилось, словно бы и не существовало отдельно от Гулкой Пустоты никогда.

Когда сознание Эгина вновь вернуло способность воспринимать происходящее, он первым делом посмотрел на свое левое предплечье. Там, едва заметные среди волос и здоровой кожи, белели шрамы, образующие разомкнутый прямоугольник.

– Сколько времени прошло? ― собственный голос показался Эгину слаще музыки Знахаря. Так относишься к возвращению всего хорошего, о чем думал, что потерял его безвозвратно.

– Около часа, ― бросил Знахарь, с неожиданно тяжелым, по-человечески тяжелым вздохом снимая шлем с клювообразным забралом. Эгин успел заметить, что железный клюв красен от крови до самого основания. Чья же кровь? Эгин подумал, что его ― едва ли в том могли быть сомнения.

– Так мало? ― удивился Эгин.

– Разговаривать запрещено, ― чересчур вяло для своей должности напомнил рах-саванн Опоры Единства.

Знахарь бросил на него тяжелый взгляд. Эгин подумал, что от таких взглядов несложно и собственный черен позабыть, не то что какие-то предписания гнор-ра по Распорядку Свода.

– Он прав, эрм-саванн.

Эгин уже застегивал ворот рубахи, рах-саванн уже готовил для него глухой шлем, когда до слуха Эгина донеслись слова Знахаря, брошенные ему в спину:

– Успехов тебе, эрм-саванн. Люби и властвуй. Прежде, чем шлем наглухо запечатал его глаза и уши, в сознании Эгина мелькнула мысль, что он нигде не заметил третьего офицера Опоры Единства. Чья же, кровь?..

Когда Эгин очнулся, он осмотрел левое предплечье. Там, как и в тот раз, едва заметные среди волос и здоровой кожи, белели шрамы, образующие замкнутый прямоугольник.

Очень болела голова, но Эгин чувствовал, что это боль облегчения.

– Ф-фух, еле спас тебя, придурка!

Голос ― молодой, усталый, но все еще сохранивший искорки жизнелюбия ― прозвучал из-под серебристого шлема с клювообразным забралом, сплошь перемазанного кровавым гноем.

– Кто ты? ― Эгин уже достаточно пришел в себя, чтобы не задавать идиотских вопросов вроде: «Кто я?», «Где я?», «Четный ли сегодня день месяца?» и тому подобных. Память ему тоже не отшибло, и он помнил, что Знахарь обладает совсем не таким голосом, как тот, который осмелился назвать рах-саванна Свода Равновесия «придурком».

– Я-то? ― его собеседник хохотнул. Он поднял вверх забрало, обнажая совсем молодое безусое лицо с костистым длинным носом и подвижными голубыми глазами. ― Я ― Знахарь, и если ты сомневаешься в этом, можешь считать, что твоя душа вот уже полтора часа как на пути к Зергведу. Я спас тебя от неистовства Внутренней Секиры, очень необычного неистовства.

Только теперь Эгин заметил, с каким пристальным, ищущим любопытством глаза Знахаря шарят по его лицу, словно бы на нем калеными иглами начертана некая тайная истина.

Эгин ожидал окрика: «Разговоры запрещены!», но его не последовало. Он приподнялся на локте и огляделся. Да, это было то же самое помещение, в котором несколько лет назад предыдущий Знахарь вживлял ему Внутреннюю Секиру. Но где же офицеры Опоры Единства?

Эгин хотел спросить, куда подевались его сопровождающие. Но неожиданно он понял, что это ему совершенно не интересно, да и смысла никакого не имеет.

– Да? ― с вызовом спросил Эгин. ― И что же ты думаешь по этому поводу?

– У тебя редкие глаза, эрм-саванн, ― сказал Знахарь. ― И, возможно, именно поэтому я тебе отвечу. Я думаю, что аррум Опоры Вещей Норо оке Шин подверг тебя два часа назад молниеносному, но очень жестокому допросу. Он незаметно влиял ― а к этому есть много способов, уж поверь мне, ― на твою Внутреннюю Секиру, и она терзала тебя в десятки раз сильней, чем терзала бы без стараний аррума. Я думаю, что ты должен был выть от боли и рассказывать ему все в мельчайших подробностях, начиная с родовых схваток своей матушки и заканчивая самой жгучей тайной типа приязни к десятилетним златокудрым девочкам или козочкам-однолеткам ― тут уж я не знаю. И еще я думаю, что раз уж ты оказался здесь, значит, аррум Норо оке Шин не услышал от тебя ничего из того, что хотел услышать. Я этого не понимаю и в твоих глазах вижу то же самое непонимание. Кто-то или что-то помогло тебе. Ты знаешь, что?

Последние дни принесли Эгину столько загадок, что он почти полностью утратил способность удивляться. Он спокойно покачал головой.

– Нет, не знаю.

– Я так и думал, рах-саванн. Возвращайся к своему арруму и помни, что мы еще увидимся. И когда это произойдет, нам найдется что порассказать друг другу.

– Спасибо, ― искренне поблагодарил Знахаря Эгин. ― Но как же я вернусь…

Он осекся. Одно из полноростных зеркал (таких в покоях Знахаря было три) отъехало в сторону, и из-за него вышли офицеры Опоры Единства. Те самые, которые привели его сюда. Или, по крайней мере, похожие на тех как две капли воды.

– Разговоры запрещены, ― сказал рах-саванн таким голосом, словно бы это была ключевая фраза из скабрезного анекдота. Но никто не засмеялся. И только Знахарь, улыбнувшись краешком губ, слегка подтолкнул Эгина к ним. Иди, мол, рах-саванн, и ничего не бойся. Люби и властвуй!