Люби и властвуй - Александр Зорич

Норо не сразу возвратил меч ножнам. Чуть розоватая, всегда сильно впечатлявшая Эгина этим своим немыслимым оттенком сталь его меча жила в руках Норо собственной жизнью. На полмгновения на зеркали-стой поверхности неожиданно возник абрис женского лица («О Шилол!» ― Эгин похолодел), потом ― отблески жестокого алого пламени, потом ― …

– А знать ты должен вот что.

В этот момент Норо спохватился, вполне степенно спрятал меч обратно и продолжал как ни в чем не бывало.

– Пятое сочленение надо разыскать и уничтожить. Единственная нить к нему ― Гастрог. Мы так толком и не поняли, встречался ли он с кем-то между портом и Морским Домом. Скорее да, чем нет. Проверь это. Найди сочленение. И тогда, рах-саванн, я сделаю так ― а я могу это сделать, не сомневайся, ― что вся история с этой Овель исс Тамай будет забыта. Ты ведь хочешь этого, рах-саванн?

Эгин оставил за спиной парадный подъезд Иноземного Дома. На Красное Кольцо вышел, как обычно, уже не рах-саванн Опоры Вещей, а второй делопроизводитель Северного Потока Атен оке Гонаут.

Эгин остановился на несколько мгновений, привыкая к яркому послеполуденному солнцу. Покачался с носков на пятки. Жизнь была отвратительна.

С трудом превозмогая желание упасть на равнодушные плиты красного греоверда и уснуть прямо здесь, посреди улицы, навеки, Эгин поднял правую руку. Коренастый возница, одетый по случаю жары в одну лишь набедренную повязку и легкие наплечники, чтобы плечи не слишком обгорали, остановился напротив Эгина.

– В порт, ― бросил Эгин, безудержно сквернословя в адрес всего мироздания.

«М-м-да, ― сказал себе под нос Эгин, когда здание Морского Дома скрылось из виду, а затхлый дух туннеля был развеян юго-восточным ветром. ― А что, собственно, м-м-да?».

Норо оке Шин.

Знахарь.

Овель исс Тамай.

Вербелина исс Аран.

Ард оке Лайн.

Гастрог, будь он неладен.

Зачем он произносит все эти имена, каждое из которых не приносит ему ничего, кроме ощущения легкой неловкости напополам с гадливостью? Кроме имени Овель. Но тут другое… Сейчас не время и не место рассуждать о том, какое оно это другое. Стоп! Эгин остановился посредине портовой площади.

Стоит, быть может, зайти домой и поразмыслить над заданием, полученным от Норо. Хотя правильнее было бы называть это задание намеком на прощение всех мыслимых и немыслимых промахов. Хотя что там размышлять! В первой своей части оно настолько пустяковое, что по плечу любому зеленому новичку. Подумаешь, узнать, с кем встречался Гастрог по выходе из порта! Если это вообще можно узнать, он это узнает. Сначала поговорит с матросом, стоящим на вахте. Если Гастрог брал возок, поговорит с даллагом, который этот возок тащил. У них весь город поделен между собой. Одни и те же возчики работают в одних и тех же местах. Чтобы знать это, вовсе не нужно быть офицером. Уж будьте покойны, милостивые гиазиры, первая часть не представляет трудностей, и размышлять о ней нечего.

А вот вторая часть задания… Касательно этого распроклятого «пятого члена» настолько невыполнимая, что не по силам и самому Норо. Иначе он бы разгрыз этот орешек сам, а после купался бы в милостях гнор-ра. А не предлагал сломать об него зубы ему, Эгину, и без того плававшему по уши в дерьме. Причем отнюдь не в таком безобидном дерьме, в каком еще вчера вечером он стоял по щиколотки, любуясь, так сказать, задницей Желтого Кольца.

Это значило лишь то, что о второй части задания следует временно забыть. И Эгин решительным шагом направился ко входу в ту часть порта, где швартуются корабли «Голубого Лосося». Но не успел он сделать и десяти шагов, как за его спиной послышался задорный мальчишеский голос:

– Милостивый гиазир Атен оке Гонаут?

– Все верно, ― бездумно, по привычке ответил Эгин и обернулся.

Это был шмель. Один из трех сотен «шмелей», которые снуют по столице за жалкие гроши, а кто и за прокорм. На голове коричнево-оранжевый колпак, в заплечном сарноде…

– Тогда извольте, ― мальчик передал Эгину пакет, или, скорее, легкую коробочку, завернутую в промасленную бумагу и запечатанную вишневым клеем.

Обычный пакет. «Верно, Иланаф снова шуточки Шутит», ― промелькнуло в голове у Этна, в то время как его рука машинально нашарила мелочь и вложила ее в скромно простертую ладошку посыльного.

Эгин взглянул на пакет. «Чиновнику Иноземного Дома…» Нет, это не Иланаф. Аккуратный, казенный почерк, чернила ― зеленые, печати ― тоже как бы печати, но перстнем владельца не припечатанные. Ни о чем не говорящие…

– Постой, малец, а кто?.. ― спохватился Эгин и поднял глаза на «шмеля», но мальца уже и след простыл. Скороходы, раздери их Хуммер!

«Наверное, по ошибке я дал ему золотой, и он смылся, чтобы в случае, если я обнаружу оплошность…» И тут Эгину впервые бросилась в глаза неловкость его положения. Он стоит в поэтической растерянности в аккурат на середине Портовой площади. Его кожаный сарнод, словно корзина с овощами, стоит в двух шагах на пыльных булыжниках. Взгляд его блуждает, пальцы слегка трясутся. В общем, выглядит он как деревенщина, а вовсе не как чиновник Иноземного Дома, в былые дни принимавший по десять «шмелей» за одно утро… И ладно бы некому было посмеяться. Но ведь Эгин был уверен в том, что не одна пара глаз из Опоры Единства следит сейчас за ним. С каких это пор офицерам Свода нужно останавливаться для того, чтобы обдумать положение? Кобылы, и те останавливаются посреди Портовой площади только затем, чтобы справить малую нужду, а думают походя.

Эгин взял сарнод, но пакет не спрятал. Он вскроет его на ходу. Хватит смешить бдительных коллег ― один, кажется, вон тот хлыщ с кружевным воротником, а другой ― судя по всему, вон тот умник возле скобяной лавки. Делают вид, что считают птичек в небесах. Он вскроет его походя, как это, не исключено, сделала бы кобыла.

Печати оказались хлипкими. Первый слой промасленной бумаги был снят, но под ним, словно издевательство, оказался другой, из очень тонкой бумаги. А под ним коробочка ― обычная, обитая ситцем. Дешевая. В таких посылают… Ну уж не официальные бумаги, это точно! Несколько более нервно, чем хотелось бы ему самому, Эгин вскрыл коробочку, что не составило большого труда. Не в силах унять волнение, он распахнул ее, едва не столкнувшись лоб в лоб со слепым у самого входа в порт.

Некий неназвавшийся гиазир или некая госпожа посылали ему дорогую вещицу, а точнее, пару весьма дорогих вещиц, ценой в конюшню из пяти голов. Эгину не составило труда вспомнить, где и при каких обстоятельствах он уже видел эти драгоценности. То были серьги. Пара огромных, массивных серег в форме клешней какого-то гада. Не то рака, не то краба, не то скорпиона. Сколь уродливы, столь страшны и массивны.

То были серьги Овель. Нет, Эгин не спутал бы их ни с какими другими. Во-первых, потому, что никогда более странного и уродливого украшения не видел ни на одной из своих соотечественниц. Даже мятущиеся в угаре изменчивой моды куртизанки не станут отягощать уши такой чудовищной вещью. А во-вторых, потому, что ночь, проведенную с Овель, он помнил почти до секунды. Он целовал те сладкие ушки, изящные мочки которых отвисали под тяжестью золота и огромных, брошенных звездной россыпью сапфиров. И эта вот самая клешня колола ему щеку…