Герцог с татуировкой дракона - Керриган Берн

Добивая метафору до конца, если он властелин Ада, они – его демоны. Демоны, неутолимо жаждущие крови, женщин и прежде всего… денег.

И он разработал план, удовлетворяющий все запросы.

Клад Клавдия.

Найди он легендарное сокровище, вместе с уходом на покой Грача и экипажа «Дьявольской Панихиды» можно было бы похоронить гигантский вопросительный знак в его прошлом. Не узнай он ничего о своем забытом детстве, он милостиво избавил бы Лорелею от себя.

Потому что дьявол в нем был темен и требователен. Эгоистичен. Похотлив. О, так похотлив. Он знал, едва он доберется до Лорелеи… он может потерять контроль. Он может взять, даже если она не предложит.

Сегодня вечером он подошел к этому настолько близко…

Прошло так много времени, что Грач даже потерял самообладание. Он знал, что самая эффективная ярость терпелива. И именно поэтому он не разорвал Мортимера Везерстока в тот момент, когда у него появилась благоприятная возможность.

Нет. У него был план. Способный удовлетворить чувство справедливости самого дьявола. Соответствующий совершенным Мортимером преступлениям.

Но до него дошло, что Лорелею проиграли в карты. Что Сильвестр Гуч ее поцеловал и собирался взять ее.

План изменился так же чертовски быстро, как океанские ветры. То есть за один день он повернул свой корабль вокруг острова, быстро справился с Гучем и Везерстоком и сделал единственное, что смог подумать, чтобы навсегда привязать к себе Лорелею, пока смерть не разлучит их.

Возможно… оглядываясь назад… он поспешил.

Но двадцать лет он был одержим. Одержим женщиной, от которой мог избавиться не раньше, чем отказаться от своих органов. Она была его частью. Возможно, единственной частью, которая многое значила.

И теперь она была его, к худу или добру.

Так почему же ему стало хуже, а не лучше?

Потому что, как он и предвидел, она не слишком хотела воссоединиться с дьяволом.

С Грачом.

Она хотела Эша.

«Жаль», – подумал он. Потому что, как и ее брат, ее любимый Эш был убит.

Больше, чем один раз.

И теперь раковину любившего ее мальчика заняла его черная душа. Тело мужчины, предъявлявшего на нее права. Он был дьяволом, вернувшимся исполнить обещание призрака.

Потому что солнце, несмотря ни на что, все еще заходит на западе.

Себастиан Монкрифф четыре года назад присягнул на верность Грачу, после разочаровывающе долгих поисков, наконец найдя не чертового пустомелю, а человека твердого. Во всем. Или со всеми.

Так было до сего дня.

Прислонившись к дверному проему камбуза и зажав в зубах тонкую сигару, Себастиан щурился от брызг непрекращающегося дождя и бьющих о корабль неистовых штормовых волн. Море изо всех сил лезло на палубу, а Грач, расставив ноги, противостоял смертельно опасной буре. Одной рукой держась за такелаж, он широко взмахнул другой, смело призывая бесчисленных морских богов разить всем, что им подвластно. Огнем. Молнией. Девятым валом.

Монкрифф все видел точно, как было.

Душ ледяной, чтоб погасить огонь в его крови. Или соответственно в чреслах.

Себастиан сам едва успокоился после схватки с извивающейся, брыкающейся графиней, оставившей его таким же возбужденным, как и очарованным.

Тем не менее он исполнил приказ не трогать Веронику Везерсток и не соблазнил ее, как бы сильно ему ни хотелось.

Если какая женщина и нуждалась в хорошем… соблазнении, это была именно она.

Изгоняя самоуверенную графиню из мыслей с бо́льшим трудом, чем ему бы хотелось, Монкрифф обстоятельно размышлял о капитане. Он взял невесту, но явно не овладел ею.

Почему, черт возьми?

Нахмурившись, Монкрифф, прежде чем выпить, выпустил в стакан виски идеальное кольцо дыма. Сколько стаканов он уже опрокинул? Шесть? Семь? Неважно. Он продолжит пить, пока не разгадает эту загадку. Какой уважающий себя пират принимал решения на трезвую голову? Никакой.

Он небрежно плеснул седьмой – восьмой? – стакан и принялся его потягивать, поскольку оценивал единственного человека, которому когда-либо подчинялся.

Вместе с Грачом они превратили безразличие в форму искусства, а алчность – в религию.

До поступления на «Дьявольскую Панихиду» Себастиан считал себя не подверженным страху. Пока один лишь проблеск тихой и беспощадной жестокости, на которую способен безжалостный Грач, не просветил его о себе больше, чем жизнь, проведенная в самопознании.

Себастиан понял, что несвободен от страха, но пристрастился к нему. И никто не пугал его так, как Грач.

Знай он его похуже, он подумал бы о некоем темном воплощении Тайфуна, древнего бога хаоса и моря. Капитан был одержим идеей, с которой он никогда прежде не сталкивался. На самом деле несколькими. И в дальнейшем Себастиан убедился, что Грач был либо лучшим другом, либо страшным врагом Смерти.

Ибо демон оставлял его в покое – в живых – большее количество раз, чем по-человечески следовало.

Со временем любопытство Монкриффа переросло в завистливое уважение, а потом – удивительным образом – в сродство. С Грачом он сошелся настолько, настолько кто-либо вообще осмеливался к нему приблизиться, без того чтоб естество у него не усохло до размера перезревшего на солнце в изюм винограда. Обыкновенная безмятежность Монкриффа сделалась идеальным дополнением ужасающего спокойствия, ставшего фирменным знаком Грача. У каждого из них была своя роль. Грач исступленно добывал вещи, а Монкрифф исступленно этими вещами наслаждался. И ныне это уже не только сокровища. Титулы. Власть. Престиж. Земли. У них их было навалом. Больше, чем достоин любой экипаж никуда не годных людей.

Однако этого всегда было мало.

Пиратство для Себастиана было удовольствием. Ни с чем не сравнимым приливом жизнеутверждающего восторга. Свободой никого не называть королем, ни одну страну – родиной. Конечно, приказы Грача он исполнял… как правило. В конце концов, корабль принадлежал ему. Однако при всей жестокости Грач не был тираном. Его экипаж состоял из людей, нанятых по случаю провернуть выгодное дельце, кому настолько понравилась работа или вознаграждение, что они упросили их оставить.

Для пиратского корабля смерть от истощения или от руки Грача была поразительной редкостью. За четыре года, что Монкрифф знал Грача, из экипажа тот убил всего троих. Одного – за предательство властям Марокко. Другого – за предупреждение о тайнике под катакомбами Инверторнской крепости британской армии. И каким это был чертов провал.

И, что особенно важно, Джереми Смита, тайком протащившего в свою каюту одиннадцатилетнюю девочку.

При этом воспоминании по спине Себастиана пробежала мелкая дрожь, и он отхлебнул больше, чем намеревался. Ему никогда не забыть, как отреагировал капитан. Смита не наказал, даже… разоружив. Ни слова не говоря, не разъярившись, капитан просто сунул в руки Себастиана дрожащего ребенка и пошел разбираться.